Мы расстреляны в сорок втором   ::   Пархомов Михаил

— Я живу здесь, — говорит Тоия останавливаясь. — Мой отец работает на электростанции. Ну, до следующей субботы…

— А завтра вы заняты? — спрашиваю я.

— Вот как, вас не испугала прогулка? — Она смеется. — А мне показалось…

— Так как же завтра?

— Хорошо, — она протягивает руку. Ее лицо становится серьезным.Встретимся вечером возле клуба…

Я не слышу под собою ног. Через пять минут я уже в гавани. Корабль стоит у причала, и я спускаюсь в кубрик, ныряю под одеяло, делаю вид, что сплю. Я не шевелюсь, даже когда кто-то из наших, свесившись с верхней койки, говорит по моему адресу: «Хлопцы, а наш Пономарь, видать, крепко ошвартовался. Окрутила его Тоня…», и его голос заглушает общий смех.

Назавтра, как условлено, мы встречаемся с Тоней возле клуба. К моему неудовольствию, она и на этот раз приходит с Валентиной. И зачем она повсюду таскает ее за собой? А я-то думал, что Тоня придет одна…

Тоня видит, что я раздосадован, и шепчет:

— Поухаживайте за Валей. Она в вас влюблена.

Я не могу скрыть раздражения.

— А вы все-таки попробуйте. Авось получится, — в ее глазах лукавые искорки.

Через силу пытаюсь улыбнуться Вале. В душе я проклинаю эту чертову куклу с пустыми глазами и… улыбаюсь. Старательно, вежливо. К счастью, это длится не так уж долго. На Петровской аллее Валя встречает знакомого. Оказывается, он заходил за ней, но не застал ее дома. Мне повезло.

— Возьмите Валю под руку, — говорит Тоня этому парню. — Идите, идите…она слегка подталкивает его в спину и, смеясь, добавляет:— Мы вам мешать не будем.

Потом, когда мы остаемся вдвоем, она резко поворачивается ко мне и, став серьезной, неожиданно с силой сжимает мою руку. При этом она произносит слова, от которых на мгновение останавливается сердце:

— А вас… А тебя я сегодня никуда не отпущу. Слышишь?

Как мало нужно, чтобы перевернуть жизнь! Вьющийся локон, влажный блеск зубов в парной темноте и глаза — боже, какие глаза! Заглянешь в них — и кружится голова, и в судороге немеют руки, и кажется, что нет большего счастья, чем то, которое ты нашел в их загадочной глубине.

Наши губы встречаются. Я отрываюсь от ее губ со стоном. А ведь раньше я никогда не думал, что можно стонать от счастья. Впрочем, мало ли о чем я не думал до встречи с Тоней. Эх, жизнь!..

Мы сидим на днище перевернутой лодки-плоскодонки. Пресно пахнет смолой и олифой. Кое-где из воды торчат полусгнившие сваи, черные снизу и покрытые зеленой размочаленной гнилью вверху. В этом месте когда-то была деревянная эстакада. Старый трехпалый якорь ржавеет на осклизлых камнях.

Тихо.

Мы смотрим вдаль. В черной, жирно-маслянистой воде стоят столбы отраженного света. Похоже, будто противоположный берег затона покоится на этих светлых столбах. Тишина так глубока и неподвижна, что слышно, как где-то далеко-далеко чей-то хриплый голос выкрикивает:

«Майна!.. Вира!..»

Притихшая, задумчивая Тоня теребит ленты моей бескозырки. Когда я пытаюсь спросить, о чем она думает, Тоня меня обрывает:

— Молчи…

Вдруг за нашей спиной скрипит песок. Человек идет тяжело, грузно. Направляется прямо к лодке, останавливается. Я и Тоня оглядываемся одновременно.

— Ленька, ты? — удивленно спрашивает Тоня. Высокий, широкий в плечах парень не отвечает. Он стоит, попыхивая папиросой, и смотрит на меня в упор.

Тогда я встаю. Но прежде, чем я успеваю шагнуть к парню, между мною и им оказывается Тоня.

— Зачем ты пришел? — спрашивает она у парня. — Что тебе нужно?

— Поговорить с этим женихом, — он кивает на меня. — Только и всего.

«Женихами» на флоте называют форсистых первогодков. «Женихи» корчат из себя бывалых моряков. Я должен ответить на оскорбление.

— Что ж, не возражаю, — говорю я как можно спокойнее. — Пожалуйста, Тоня, не мешай. Подожди меня здесь.