Мы сидим на лавочке   ::   Дедюхова Ирина Анатольевна

Девушки вообще редко шли, только с рабфака. В основном, парней туда принимали. А такие, как Хиля, вообще никак не шли, даже если брали мамину фамилию Шпак, а не папину — Видергузер. А ведь кроме национальности в анкете абитуриента надо было еще писать про дядю Леву из Владимира, который к тому времени взял да и перебрался в Израиль. Поэтому после Хилиного провала в институт был собран большой семейный совет всех Шпаков и Видергузеров. И, после огромной порции бабушкиной коронки — рыбы с морковкой, двоюродный папин брат предложил такой ход, что все экзаменаторы юридического факультета должны были при виде Хили прослезиться и понять, наконец, что ни Шпаков, ни Видергузеров им голыми руками не взять. Хиля с мамой весь вечер подавали и подливали, но Хиля, ввиду расстройства, из-за своего провала, путала национальные кулинарные термины, поэтому, чтобы не делать родственникам лишний раз больно, она так и спрашивала: «А хочите, дядя Хаим, еще рыбки с морковкой? Это сама бабушка делала!»

Горючая слеза должна была прошибить экзаменаторов при виде Хилиной анкеты, которую брал на себя дядя Хаим, работавший начальником снабжения автопарка. С понедельника она должна была стать там сменным слесарем. Тут все женщины, сидевшие за столом, сделали круглые глаза, поперхнулись рыбой и дружно ахнули. Но в том-то и была самая изюминка. Слесарем Хиля становилась только в трудовой книжке, а на самом деле работать слесарем Хилю дядя Хаим вовсе не заставлял. Она у них должна была за стеклянным окошечком сидеть в тулупе, в цивильной культурной обстановке и отмечать путевки автопарковским водилам.

* * *



Что такое счастье? Это что ли, просто когда есть деньги? Когда можно поздно вечером купить даже зимнюю лисью шапку-формовку, о которой давно мечталось, у старого, сильно пьющего скорняка, что с лета торговал тайком возле продуктового магазина? Или, когда мамка почти не пьет и служит нянечкой в больнице, принося оттуда восемьдесят семь рублей и дармовые лекарства от сердца? Это, наверно, все вместе. Счастье, когда с двух авансов, Клавкиного и мамкиного, не дожидаясь окончаловки, можно купить телевизор. Не цветной, да и не в магазине, конечно. И, конечно, добавив деньги с шабашек. Счастье и то, что теперь Клава ремонтировала квартиры у завскладом магазина «Мебель» и грузчиков магазина «Товары для дома», ведь ей столько всего надо было купить. У нее ведь даже занавесок раньше не было! А может счастье, это когда в доме есть новые табуреты и занавески? Какая же тонкая эта штука — счастье…

У Миши были густые темные ресницы, Клаве хотелось смотреть на них долго-долго, но это было очень неловко. Поэтому она кидала на Мишу короткие, но внимательные взгляды до следующего раза, когда на него можно будет посмотреть еще раз. И еще Миша, по подсказке Авдеича, считал, что раз Клава теперь его кадра, то он, кроме аванса и окончаловки, обязан ее кормить. Он разламывал булку и передавал ее Клаве. Их пальцы соприкасались, и оба краснели. А потом Миша доставал Клаве бутылку кефира, и их пальцы соприкасались снова… Миша носил еще хромированную стремянку, которую сделал для Клавы один сварщик, друг Авдеича. Она была очень красивая, почти такая же, как брусья в школе, на которые ей не давали взбираться. И совершенно напрасно, стремянка ее выдерживала. Миша помогал ей взбираться, обнимая за талию, и они опять краснели. А ведь после воскресной работы, Миша приглашал Клаву в кино на последний сеанс! Такого ей даже не снилось ни разу за всю жизнь!

И началось у Клавы счастье. Оно было тихим и неприметным, как пушистый, несмелый первый снег. Может быть, оно бы исчезло, растаяло бы в слякотной октябрьской оттепели, но старухи и Авдеич ревностно берегли его от чужого недоброго глаза.