Н Е Каронин-Петропавловский   ::   Горький Максим

Каронин сидел в углу комнаты, тесно набитой людьми, насыщенной табачным дымом; он согнулся, изредка негромко кашлял и, казалось, не слушал спора, разбирая пальцами волосы бороды. Казалось, что происходящее чуждо ему и себя он чувствует чужим здесь, среди обиженно нахмурившихся или угнетённо покорных людей, в кругу которых неутомимо ратоборствовали два философа. Сутулая спина писателя изогнулась дугой, волосы, свесившись, закрывали его лицо; я всё ждал, что он встанет, разогнувшись немного, чуть-чуть, выступит вперёд и убеждающим голосом скажет:

"Довольно!"

- Это квиетизм! - кричал студент толстовцу, а тот его называл "позитивистом, который стыдится позитивизма".

Каронин незаметно поднялся и вышел в соседнюю комнату, где сидело несколько человек, утомлённых спором; кто-то из них спросил:

- Что - всё ещё скучно?

- Как в семинарии на уроке гомилетики, - ответил Каронин.

Его спросили, как ему нравится проповедник? Поглаживая рукою горло, он ответил, не сразу и неохотно:

- Посылки сильные и верные, а выводы ничтожны и наивны. По-моему, это значит, что у него - одновременно - и логика плохая и чувства нет. В учителя он записался не потому, должно быть, что людей жалко и добра им хочется, а потому, что приятно для него учить людей. Холодная душа.

Минут через пять он ушёл, не простясь с хозяином квартиры, а я и ещё кто-то пошли провожать его.

Он шагал медленно, спрятав руку под бороду и тихонько говорил:

- У Слепцова умный его Рязанов говорит: "Есть такая точка зрения, с которой самое любопытное дело кажется таким простым и ясным, что на него скучно смотреть", - вот и этот франт всю жизнь так осветил, что мне на неё стало скучно смотреть. Рязанов потом сознался всё-таки, что "это и не жизнь, а так, чорт знает что, дребедень какая-то", - пройдёт года два-три, и франт тоже увидит, что он выдумал дребедень и чорт знает что. А может, и не скажет, он - самолюбив; не скажет, а просто пулю в лоб себе. Зато, если скажет, то непременно крикливо и всему миру напоказ, уж это наверняка. (Пророчество Каронина вскорости и удивительно точно оправдалось: в год его смерти ярый толстовец Н.Ильин напечатал свой, до неприличия крикливый, "Дневник", некоторое время спустя один из главных проповедников "толстовства" М.Новосёлов начал кричать на Льва Николаевича в "Православном обозрении", и целый ряд бывших проповедников "неделания" и "непротивления злу" выступил со злейшей критикой "нового евангелия").

- Положительно, в нём есть что-то общее со скептиком Рязановым, хотя он и щеголяет в ризе вероучителя, - говорил Каронин медленно и как бы думая о чём-то другом. - Жена моя слушает его и всё толкает меня в бок, шепчет: "Вот, напиши о нём рассказ". Написать - можно и даже следует. Нет ничего легче, как снять с человека чужое и показать, что под чужой одеждой скрывается беглый арестант из собственной своей тюрьмы. Вы слышали, как он сказал: "Вера - это любовь, распространённая на весь мир"? Слова непродуманные: они предполагают возможность какого-то безгневного, созерцательного существования. Это для русского жителя - созерцание рекомендовать?

Придержал меня за плечо и спросил:

- А на вас, колонист, эта проповедь, кажется, подействовала?

Да, я был угнетён всем, что видел, а особенно моим полным непониманием философских слов. Я попросил у него разрешения зайти к нему.

Милости прошу! - сказал он.

Я видел у него книги Спенсера, Вундта, Гартмана в изложении Козлова и "О свободе воли" Шопенгауэра; придя к нему на другой день, я и начал с того, что попросил дать мне одну из этих книг, которая "попроще".

В ответ мне он сделал комически дикое лицо, растрепал себе бороду и сказал:

- Поехали Андроны на немазаных колёсах!

А потом стал отечески убеждать:

- Ну зачем вам? Это после, на досуге почитаете.