На испытаниях   ::   Грекова Ирина

Это я так рассказал. Просто захотелось вспомнить хорошего человека.

Все замолчали.

Самолет теперь шел спокойно, как утюг, время от времени плавно подныривая и опять выравниваясь. Становилось заметно свежо, металлические сиденья холодили. За бортом - минус тридцать пять.

- Один человек эквивалентен ноль целых три десятых секции отопления, сказал Теткин. - Прошу товарищей дышать.

Майор Скворцов смотрел в окошко. Небесный пейзаж в круглой раме. Ведь сколько он летал, всю жизнь, можно сказать, был при авиации, а все не мог привыкнуть к этой картине, когда самолет летит над облаками, а они освещены солнцем. Край ледяной, фантастический, клубящийся. На горизонте дыбом встают снежные горы. А внизу, под самолетом, облака плавают, как льдины, как шуга на замерзающей воде. Между ними - голубые просветы. А если вглядеться - таинственно в этих просветах становятся видны затянутые дымкой земные подробности: дороги, овраги, леса, поселки. Словно все это утонуло и лежит на дне озера.

- Невидимый град Китеж, - сказал над ухом Скворцова подполковник Чехардин.

- Представьте, я сейчас об этом же думал, только не теми словами.

- Что слова? - сказал Чехардин, своими чрезмерно светлыми глазами глядя на облака. - Что можно ими передать, кроме самой элементарной информации? "Идет дождь, человек умер, самолет летит на высоте десять тысяч метров" такие вещи с грехом пополам словами передаются. А попробуй объясни: что здесь красиво? Почему красиво? Кроме "Ах, как!", ничего не скажешь...

- Я рад, что вам понравилось, - сказал Скворцов, польщенный, словно бы был хозяин всем этим облакам. - А вот когда будем к Лихаревке подлетать, вы не пропустите. Такая там красота, что... словом: "Ах, как!" Воды километров на сорок - пятьдесят, и это все изрезано, с рукавами, островами, протоками... Пойма реки Машуган, знаете?

- А я видел, - сказал Чехардин. - Я уже не первый раз.

- Ну и как там в Лихаревке - ничего? - спросил Джапаридзе.

- Вполне ничего, - ответил Скворцов. - Впрочем, вру. Летом ничего, а зимой трудновато. Мороз градусов тридцать, ветер пятнадцать - восемнадцать метров в секунду. Один раз у нас ветром гальюн снесло, так называемый туалет. Прихожу утром - будки нет, одни кучи. Ветер такой, что сквозь кирпичную стену продувает, честное слово. Приходишь домой после пурги, а в углах - сугробики.

- Плохое качество строительства, - пояснил Манин.

- А что там есть замечательного? - спросил Джапаридзе.

- Свиньи, - засмеялся Теткин.

- Да, - поддержал его Чехардин. - Пожалуй, самое замечательное в Лихаревке - это местная порода свиней. Высокие, поджарые, на длинных ногах... Сразу не поймешь, свинья или борзая. Воинственные, боевые свиньи... Дерутся на помойках, визжат, кусаются... Какой-то свиной цирк.

- А их хозяева не кормят, - сказал Теткин. - Там считается, что свинья сама себе найдет пропитание. Вот они и трудоустраиваются - на помойках.

- А съедобные они? - поинтересовался Джапаридзе.

- Относительно, - ответил Скворцов. - Мясо рыбой воняет. Я-то неприхотлив, для меня любое органическое вещество съедобно, а другие обижаются.

- Братцы, что я вам расскажу по случаю этих свиней, - вмешался Теткин. - Купил я однажды такой свиньи окорок и сильно на нем проиграл. Я тогда ухаживал за одной местной, ничего была женщина, как же ее звали?.. Кажется, Настя.

- Нина, - подсказал Скворцов.

- Не путай, Нина - это в другой раз. А на этот раз была Настя, я теперь твердо вспомнил. Позвала она меня в гости. Я, конечно, волнуюсь. Купил плодоягодного, того-сего, мелкого частника в банке...

- Частика, - поправил Манин.

- Ну, все равно - частика. И, как последний аккорд, решил ее поразить взял на рынке целый свиной окорок. Иду к ней нагруженный. Вручаю окорок: "Зажарь, Настенька". От великодушия еле жив.