Народные мстители   ::   Быков Василь

Такие не тощают, — сказал Савченко.

Они еще выпили — на этот раз молча, уже охваченные новой заботой, которую обрушил на них этот неуемный Снайпер. Потом Леплевский ненадолго отошел к забору и снова вернулся к столу. В другое время они бы уже стали расходиться, все же купальская ночь коротка, новый день нес немало новых забот. Но какая-то сила держала их вместе, как заговорщиков, сообщников по небезопасному делу, которое неведомо еще, чем могло кончиться. И они все сидели за столиком, на котором в темноте едва серела газета и два пустых стакана. Савченко неловко двинул локтем, сбросил кусок хлеба и тут же полез его искать под столом. Долго не мог найти, пока Дубчик не нащупал хлеб на стежке.

— И чтоб все вместе! Чтоб никто не сачканул, — строго предупредил Иван-Снайпер.

— А чем мы его? — простодушно поинтересовался Дубчик.

— А кто чем. Бери кол или камень. Ножа нет?

— Ножа нет, — произнес Леплевский без тени юмора.

— Так притащи! В хате-то нож есть?

— Нет. И в хате нету.

— Ну и хозяйство! Даже ножа нет! А если зарезать кого-нибудь?

Дубчик коротко хохотнул от этой Ивановой остроты, а может, вспомнил, что у него тоже не было ножа. Года четыре тому назад сломался отцовский нож-самоделка, выкованный в местечковой кузнице. С тех пор в своем бобыльском хозяйстве Дубчик обходился топором, правда, тоже старым и заржавленным, с неудобным расшатанным топорищем. Еще его отец, колхозный сторож, все собирался починить топор, да так и не собрался до ареста. Топая морозной зимой около колхозного амбара, старик для бодрости пел частушки — где-то услышанные, а также собственного сочинения, порой бессмысленные, а порой с очень определенным смыслом. Наверно, кто-то его подслушал. Когда арестовывали ночью, этот самый Усов не удержался, даже процитировал одну, которая на всю жизнь врезалась в память подростка-сына: «А в колхозе справно жить, кто на кладбище лежит». Отец в ответ застенчиво улыбался, тронутый вниманием к его творчеству. В ту ночь вряд ли он мог предвидеть, что скоро и сам ляжет на каком-то кладбище, умрут маленькие три его девочки, раньше времени состарится сын, а топор-инвалид с расшатанным топорищем по-прежнему будет служить человеку.

— Я, это, за топором сбегаю, — предложил Дубчик.

— Давай. Только быстро. А, едри его лапоть, кажись, светает?

— Однако светает, — согласился Савченко. — А у меня в Кутах еще пайка не скошена.

— Скосишь, успеешь. Ат, давай разливай, допьем, и хватит, — неожиданно решил Иван. — Оставлять — совесть не позволяет.

— Не позволяет. Совесть — она тонкая вещь, — с готовностью присоединился Леплевский и, звякая рыльцем бутылки о пустой стакан, принялся разливать водку.

— Мне хватит, — остановил Савченко.

— Хватит так хватит…

— Нам больше достанется. Правда, учитель? — подхватил Снайпер.

— Я уже пас!

— Что так? Али брата не жалко? Я же твоего Сергея помню — вот как вчера видел. Грамотный мужик был.

— Да, грамотный.

— И очень партейный. Тоже в колхозы загонял, — поддел Савченко.

— Что ж, такая политика была.

— Ну и его загнали. Чтобы не обидно было, — снова с намеком произнес Савченко.

— Кому не обидно? — удивился Леплевский.

Все же они здорово выпили, и мысли у них путались, путались и слова, что не в лад с мыслями слетали с языка.

— А всем — и коммунистам, и беспартийным, — туманно пояснил Савченко.

— Мой брат был честный большевик, — разозлился Леплевский. — Это его энкавэдэшники сгубили.

— Он тут двенадцать человек сгубил, — уточнил Иван-Снайпер, имея в виду Усова. — И еще хватает нахальства приезжать сюда. Или не знает, что всех реабилитировали?

— А может, считает, что реабилитировали неправильно.