Насущные нужды умерших.Хроника   ::   Сахновский Игорь

Мария лежала рядом с ним, потеряв сознание от страха. Она была совершенно беспомощной и такой маленькой, что умещалась на краю кушетки, то есть окопа, между дерматиновым валиком и локтем своего спасителя. В самый разгар боя, охрипнув от громких автоматных очередей, он успевал иногда приласкать Марию, нависая могучим телом над её беззащитным тельцем. При этом Сидельников сам вдруг становился немного ханом Гиреем, похожим на чёрного орла. И хотя Мария лежала в полном беспамятстве да и вообще была невидимой, он-то, Сидельников, в эти минуты был очень даже видимым и потому слегка опасался, что девушка заметит странную раздвоенность в его поведении и совсем уж неуместное, стыдное напряжение под заштопанными тесными шортами.

Несколько дней назад сидельниковские родители, вечно занятые если не работой, то выяснением тяжёлых отношений друг с другом на почве несходства характеров, внезапно ненадолго помирились, вспомнили про своего Гошу-полудурка и даже удосужились на один вечер забрать его от бабы Розы, тоже, впрочем, полудурковатой, чтобы взять с собой в Дом культуры машиностроителей на «Бахчисарайский фонтан» – постановку заезжей балетной труппы. Такие выходы случались раз в несколько лет, а для Сидельникова – и вовсе впервые. Так что было от чего волноваться, наступать взрослым на туфли и задавать глупые вопросы. Его резко одёргивали, но он и сам чувствовал: вся эта праздничность, чёрное в белый горох платье мамы, её улыбчивая нервозность, остро-приторные волны «Красной Москвы», накрахмаленные манжеты и редкое благодушие отца – подарки роскошные, но никак не заслуженные и, уж конечно, – не насовсем.

Оказалось, что оркестр может играть не только на похоронах, причем гораздо лучше и страшнее. Хотя ничего более страшного, чем похоронный оркестр, Сидельников в то время и представить себе не мог. Но тут выяснилось, что музыка отвечает не только за смерть. Она участвует во всём, как погода. Она же заставила Сидельникова мучительно позавидовать всем и влюбиться буквально во всех и каждого: в жениха Марии, зарубленного саблей, и в хана Гирея, и даже в самую неказистую среди ханских рабынь, одетых в прозрачные штаны из капрона. Не говоря уже о девушке Марии…

Потрясение было настолько сильным, что Сидельников с трудом дожил до завтрашнего утра, когда его, молчащего, молча отвели в детский сад и он наконец дорвался до слушателя – всегда полусонного Владика Баранова, который ничего, ну совсем ничего ещё не знал. Рассказ начался возле одёжных шкафчиков, был продолжен за завтраком с перловой кашей во рту и прерван приходом миловидной нянечки Гали Шариповны, начавшей убирать посуду и вытирать со столов. Её появление всегда предварялось удушающим запахом хлорки – это пахла тряпка, которую Галя Шариповна вообще не выпускала из рук.

Во время гулянья вокруг облупленной беседки очевидец и едва ли не участник бахчисарайских событий принялся описывать их заново. Нельзя было упустить ни единой подробности. Он рассказывал музыку, издавая нечеловечески сложные звуки, и на ходу торопливо пояснял: «Потом стали танцевать… Танцуют… Опять танцуют…» Владик Баранов открывал глаза шире обычного и часто-часто моргал.

Всё самое интересное было ещё впереди, но после обеда их разлучили на «тихий час» – ежедневное мучение, когда приходилось вылёживать под простыней, избывая время просто так и завидуя даже мухе, которая хоть сейчас может лететь куда угодно, не отпрашиваясь.

Зато после полдника они снова сошлись возле одёжных шкафчиков. Детей только начинали забирать, и почти никто не мешал. Надвигалась решающая битва.