Нечестивец, или Праздник Козла   ::   Льоса Марио Варгас

Какое лицо в этот момент было у Агустина Кабраля, что оно выражало – фальшивое удивление? Смущение? Угрызения совести? Стыд? Или ему стало дурно? Она не спросила об этом у sister Мэри, и та ей тоже не сказала. Монахини получили в консульстве Соединенных Штатов визу и попросили аудиенцию у президента Балагера, с тем чтобы ускорить получение разрешения на выезд за границу, которого доминиканцы ждали неделями. Колледж оплатил ей авиабилет, поскольку сенатор Кабраль оказался неплатежеспособным. Sister Мэри и sister Хэлен Клэр проводили ее а аэропорт. В тот миг, когда самолет поднялся в воздух, Урания возблагодарила их: они выполнили обещание и устроили так, что отец не увидел ее даже издали. Теперь же она была благодарна им еще и за то, что они спасли ее от запоздалого гнева Трухильо, который вполне мог заточить ее на этом острове до конца ее дней, а то и скормить акулам.

– Как поздно, – сказала она, глядя на часы. – Два часа ночи почти. Я еще не уложила чемодан, а самолет рано утром.

– Завтра летишь обратно, в Нью-Йорк? – огорчается Лусиндита. – Я думала, ты останешься на несколько деньков.

– Пора на работу, – говорит Урания. – Меня там столько дел дожидается – горы бумаг.

– Но теперь уже не будет как раньше, правда, Уранита? – обнимает ее Манолита. – Мы будем тебе писать, а ты нам будешь отвечать на письма. И иногда приезжать сюда в отпуск, повидаться с родными. Договорились?

– Разумеется, – соглашается Урания, обнимая сестру. Однако сама не очень в этом уверена. Возможно, выйдя из этого дома, из этой страны, она опять предпочтет забыть семью, забыть этих людей, свое прошлое и раскается, что приезжала сюда, что была в этом доме, что все рассказала. А может быть, нет? Может, захочет хоть как-то восстановить порванные узы с теми, кто остался у нее от семьи? – В это время можно вызвать такси?

– Мы тебя отвезем, – поднимается Лусиндита. Урания наклоняется обнять тетушку Аделину, и та

вцепляется в нее, впивается острыми, искривленными, точно крючья, пальцами. Казалось, она уже успокоилась, но теперь опять, снова начинает волноваться, запавшие глаза, затерявшиеся в сети морщин, загораются тревожным страхом.

– А может, Агустин ничего не знал, – выговаривает она с трудом, как будто у нее отвалилась вставная челюсть. – Мануэль Альфонсо мог его и обмануть, он ведь в душе-то был очень наивный. Не держи на него зла, детонька. Он жил так одиноко, так страдал. Бог учит нас прощать. Прости его в память о твоей маме, она была хорошей католичкой, детонька.

Урания пытается успокоить ее:

– Да, да, тетя, как скажешь, только не волнуйся, прошу тебя.

Обе дочери стоят рядом и тоже стараются успокоить мать. В конце концов она утихает и съеживается в кресле, понурая, осунувшаяся.

– Прости меня, что я тебе это рассказала. – Урания целует ее в лоб. – Глупо получилось. Но меня это жгло столько лет.

– Она успокоится, – говорит Манолита. – Я останусь с ней. А ты правильно сделала, что рассказала. Пиши нам, пожалуйста, а то и по телефону позвони. Давай не будем больше терять друг друга, сестрица.

– Обещаю, – говорит Урания.

Манолита идет с ней к двери, и у выхода, возле машины Лусиндиты, старенькой «Тойоты», купленной по случаю, они прощаются. Снова обнимаются, у Манолиты заплаканы глаза.

В машине, пока они едут по безлюдным улицам Гаскуэ к отелю «Харагуа», на Уранию наваливается тоска. Зачем ты это сделала? Разве ты станешь теперь другой, разве это освободит тебя от кошмаров, которые высушили тебе душу? Конечно же, нет. Ты проявила слабость, впала в сентиментальность, в жалость к себе самой, а ведь именно это в других людях тебе всегда было отвратительно. Хотела, чтобы тебе посочувствовали, чтобы тебя пожалели? И тебе станет от этого легче?

И тогда – иногда это бывало средством от депрессии – она вспоминает конец Джонни Аббеса Гарсии.