Недоразумение   ::   Снежин Виталий

Потом, словно из старого сна, пришла сама Юлия и тоже рассказала о том, какой он негодный и подлый человек и как ему теперь будет трудно вернуть ее расположение. Наконец из-за оконной портьеры выглянуло солнце и, с презрением глядя ему в глаза, проговорило: "Дурак ты, Савелий, и подлец".

Сокрушенный этой очевидной, но совершенно непереносимой истиной, Савелий повалился на диван и долго лежал на нем, не шевелясь. Тревожно, с пружинной дрожью стучал будильник. На соседней стене цвел пестрый обойный рисунок: вились и льнули друг к дружке глазастые ромашки, крохи-незабудки. Сквозь выкатившуюся слезу Савелий наблюдал их влажное сиянье, их зыбкое превращение в изобильный, но отчего-то бесконечно грустный ландшафт. Будильник зачастил и пошел с одышкой. Цветная морось обоев образовала новый рисунок: ту самую трогательную картину семейного рая, где он, бок о бок с обожаемой супругой (лицо неразборчиво), окруженный голубоглазыми погодками, восседает под софитами жизненного блаженства. Минуту эта картина цвела и дышала красками, но вот уже, словно пропитавшись лихорадкой будильника, начала пульсировать, прямо у него на глазах дала несколько трещин, словно кто-то надавил на нее с обратной стороны коленом, и вдруг взорвалась вместе с ужасным треском тысяч механических колокольчиков, вместе с горловой судорогой его крика, и время (а это было оно - яростное и напористое время Савельевой жизни) хлынуло в щели, точно кипяток!

"Катастрофа! - Савелий вскочил на ноги, затравленно озираясь: Катастрофа!"

Три минуты (в основном он прыгал на одной ноге, целясь в узкую брючину) ему понадобилось, чтобы облачиться в свой лучший костюм, еще две минуты на то, чтобы, сбегая по лестнице с четвертого этажа, уравновесить в срединном положении синий язык галстука, еще несколько никем не подсчитанных минут ушло на то, чтобы одолеть два квартала, отделявших Савелия от дома сестер. Все это время Юлия неотступно пребывала рядом; она то появлялась в бликах витрин и, глядя на Савелия, укоризненно качала головой, то залезала откуда-то сбоку, вместе с обгоняющим Савелия автобусом, и долго плавала перед глазами, делая странные знаки, то рождалась из сизого облачка над головой, и Савелий вынужден был прикрывать глаза козырьком ладони, чтобы не видеть, как она разрастается на все небо. Весь поглощенный своими переживаниями, Савелий не заметил, как переступил порог заветной квартиры и оказался лицом к лицу с пожилой крупной дамой - матерью сестер.

- Вот что, - с ходу начал Савелий, в своем страхе перед хозяйкой дома доходя до развязности, - я все понял. Выхода нет. Но есть последняя попытка, есть право приговоренного. В общем, я хотел бы просить руки вашей... э-э-э-м, - Савелий проглотил комок ужаса, - дочери.

Пока родительница оттаивала в улыбке и делала тайные, как ей казалось, знаки Юлии, Савелий, не в силах устоять на месте, продвинулся в гостиную. Не замечая кошки, сползшей с занавески прямо ему под ноги, не замечая и самой Юлии, поднявшейся ему навстречу с готовностью принимать извинения, Савелий дошел до середины гостиной, развернулся, словно солдат на марше и, не сказав ни слова, исчез за дверью маленькой спальни.

Она ждала его. Заключенная на все это время под домашний арест, Ксюша целые сутки неподвижно сидела на кровати, и от бессонной ночи, от тоски по утраченному возлюбленному вся вытянулась, побелела и уже начала тихо светиться в сумерках - тем прощальным светом, что появляется на лицах старцев и мучеников. Когда Савелий переступил порог спальни, она не сдвинулась с места и не произнесла ни звука. Она долго смотрела ему в глаза с прибывающим страхом и вдруг, что-то поняв, начала быстро чертить в воздухе острыми пальцами, потом захохотала жестяным хохотом, сбрасывая со столика кофейный сервиз...

Ему долго еще пришлось унимать ее - маленькую, дрожащую в припадке обезьянку.