Некто Финкельмаэр   ::   Розинер Феликс

— Восемь лет у тебя нет отца.

Никольский помолчал, чтобы дать парнишке привыкнуть к этой мысли. И самому привыкнуть. Восемь лет… Восемь лет назад… И значит — сводилось все в одно неожиданным образом! — Мишке, сыну Леопольда, восемь, и он, этот Веркин разбойник, Мишка, тоже с тех пор без отца! Не знал отца с рождения Мишка, и этот Алек не знал. Все до мурашек похоже — и как-то иначе все — как и было у них, у Арона и Леопольда. Была там общая ниточка, была и порвалась, и все порвалось тогда разом, и оба они пропали. И вот — сыновья у обоих! Не верь тут в судьбу, в начер… в предначертание.

— Что с ним было? Вы много можете рассказать?

— И много. — Никольский вздохнул. — И ничего.

— Мне бы хотелось… если вы будете так добры…

— Да, милый, да. Я тебе все расскажу. Но пожалуй… Не думай, что из любопытства, просто, так будет лучше…

— Вы хотите, чтобы сначала я? Кто я, откуда, как попал к вам?

Чудесная улыбка у мальчишки.

— В общем, так… В общем, оказывается, я не знал отца… И не знал матери.

— Что-что?

— Это так, Леонид Павлович. С матерью все было правдой с самого начала, — с печальным юмором улыбнулся он. — Моя мать умерла при родах. Ну, не совсем… То есть они с отцом жили в тропиках, и… Ах, что я говорю! — И он с нарочитой жесткостью, будто читал анкету, стал объяснять: — Моя покойная мать, чьим мужем был советский торгпред Андрей Бурков, скончалась за границей через несколько дней после того, как я родился, она скончалась от заражения крови. Они жили в тропиках. Там с медициной было сложно.

Никольский переваривал все это.

— Почему он ее сюда не отправил рожать?

— Там была весна. То есть осень — я родился весной, а это было в Южных тропиках. И шел, you see, — Алек сбился вдруг на английский, — тропический ливень, и их отрезало.

— На какой же срок их отрезало? ты шутишь?!

— Я думаю, что мать очень долго скрывала. Мне потом, то есть недавно, отец… Вы видите, я все говорю — «отец»?

— Алек, не терзай себя, не волнуйся!

— Он мне сказал, что мать очень хотела, чтобы я был. Она очень любила моего отца, а второй — ну, мой отчим, да? — увез ее за границу, и там только она узнала, что должен быть ребенок.

У Никольского прорезалось:

— Я же вспомнил! — вскричал он неожиданно и второй раз уже схватил Алека за рукав. — Я вспомнил! Рассказывал

— Эмма!? Ну, Алек?! Ее звали — Эмма?

— Вы знали, вы? — Алек тоже схватил Никольского, и они трясли друг друга и говорили — слушая и не слушая:

— Он рассказывал — значит отец —

— Вспоминаю, она — это первая —

— Значит, отец ее помнил?

— Она же его первая любовь, понимаешь?

— Он не бросил ее, они — ?

— Ох, там было на сплошной романтике —

— Они оба любили, и я родился, и —

— Алек, Алек, ну, продолжай, продолжай, я потом все расскажу, я — все помню!

— Продолжать, продолжать… — Он успокоился понемногу. — Я не уверен, что именно? В общем, выкормили меня, — это не интересно, — отец, мой отчим, женился. Он сейчас мне о том сказал, что тетю Иру он любил еще до того, как женился на маме. А потом, после смерти мамы, уже года, кажется, через три они смогли жениться. Некрасиво все это, правда? Мне неприятно рассказывать.

— Алек, ничего. Так бывает у людей. Ты еще очень молод.

— Надеюсь, — усмехнулся Алек. И опять в нем явился Арон.

— Почти все время я жил «в заграницах». — Он это сказал иронически. — Знаете, колонии наших работников? Оканчивал школу в Союзе, родственники отца следили, чтобы учился. Что-то было не в порядке, я чувствовал. Я стал понимать понемногу, что их смущало, — засмеялся он. — Внешность! Понимаете? На отца не похож, мать была рыжей!

Это его забавляло, и он стал смеяться.

— Понимаю. Еврейская внешность, — мрачно уточнил Никольский.

— А! Вот-вот! — подхватил сразу Алек.