Несколько печальных дней (Повести и рассказы)   ::   Гроссман Василий

Отличались они друг от друга лишь тем, что Фактарович чесал голову и наворачивал на палец кольца своих черных волос, Москвин же головы не трогал, а почесывал когтистым пальцем босой ноги косточку, выпиравшую из-под синей штанины галифе.

Рыжий старик Верхотурский сидел у окна и читал книгу. Весеннее солнце светило ярко, и соломенные жгуты, в которые был вплетен лук, свисали по стенам комнаты, как косы неведомых блондинок.

Широкий лоб Верхотурского, кисти рук, рот, громкое дыханье - все было большим и тяжелым. Читая, он недоуменно поднимал брови, пожимал плечами и делал кислое лицо. Потом он захлопнул книгу и, подойдя к стене, прочел объявление о турнире. Он был порядочно толст и, читая, упирался животом в стену.

- Вот что, дети Марса, - сказал он, - военкомам не надлежит писать "выигравшим считается выигравший".

Игроки молчали.

- Послушайте, - сказал Верхотурский, - вы слишком рано устроили состязание.

Партию выиграл Москвин.

- Шах, он же и мат, - загоготал он, быстро смешав фигуры.

Фактарович зевнул и пожал плечами.

Потом Москвин рисовал громадный зеленый ноль и при этом давился от смеха, хлопотливо всплескивая руками.

- Очень хочется есть, - сказал Москвин, любуясь листом на стене.

- Еще неизвестно, доживем ли мы до еды, - ответил Фактарович.

Они заговорили о происшедшем. Ночью польская кавалерия ворвалась в город. Очевидно, галицийские части открыли фронт. Красных в городе было мало, один лишь батальон чон 1.

Чоновцы отступили, и город достался полякам тихо, без пулеметного визга и хлопанья похожих на пасхальные яички гранат.

1 Чон - часть особого назначения.

Они проснулись среди врагов, два бледнолицых от потери крови военкома, приехавшие с фронта лечить раны, и еще третий, старый человек, с которым они познакомились только вчера. Он совершенно случайно задержался в городе из-за порчи автомобиля. И доктор, у которого жили военкомы, ожидая, пока исправят электрическую станцию и можно будет включить сияющую голубым огнем грушу рентгеновской трубки, ввел его в столовую и сказал:

- Вот, пожалуйста, мой товарищ по гимназии, а ныне верховный комиссар над...

- Брось, брось, - сказал рыжий, и, оглядев диван, покрытый темным бархатом, полку, уставленную китайскими пепельницами из розового мрамора, каменными мартышками, фарфоровыми львами и слонами, он подмигнул в сторону узорчатого, как Кельнский собор, буфета и сказал: - Да-с, ты, видно, не терял времени, красиво живешь.

- Ах какие глупости! - сказал доктор. - Все это теперь можно купить за мешок сахару-рафинада и два мешка муки.

- Брось, брось... - ухмыльнулся рыжий. - Он протянул военкомам свою мясистую большую руку и пробурчал: - Верхотурский. - И оба военкома одновременно кашлянули, одновременно скрипнули стульями, переглянулись и значительно подмигнули друг другу.

Потом пришла в столовую добрейшая Марья Андреевна и, узнав, что Верхотурский - товарищ мужа по гимназии, вскрикнула, точно ее кто-то ущипнул, и заявила, что, пока Верхотурский не поест, не выспится на мягкой постели, она его не отпустит. Ночевал он в одной комнате с мальчиками - так звала Марья Андреевна военкомов.

Утром к ним зашел доктор; он был в мохнатом халате, на его седой бородке блестели капельки воды; щеки, покрытые фиолетовыми и красными веточками жилок, подергивались.

- Город занят польскими войсками, - сказал он.

Верхотурский посмотрел на него и рассмеялся:

Ты огорчен?

- Ты понимаешь ведь, о чем я говорю, - сказал доктор.

- Понимаю, понимаю.

- Вы бы могли переодеться и уйти, может быть это будет лучше всего, черным ходом, а?

- Ну нет, - сказал Верхотурский, - если мы уйдем сегодня, то попадемся, как кролики, на первом же углу. Сегодня мы не уйдем и завтра, вероятно, тоже не уйдем.

- Да, да, может быть, ты и прав, - сказал доктор, - но, понимаешь...

- Понимаю, понимаю, - весело сказал Верхотурский, - я, брат, все понимаю.