Неумолимая жизнь Барабанова   ::   Ефремов Андрей

– Кнопф, разбойник, так это ты строил Машеньке куры?

Кнопф заалел.

– О тебе говорят много хорошего, – выцедил он. Вместо благодарности я обозвал его интеллектуалом-извращенцем, и это ему понравилось.

– Ты писатель, – сказал Кнопф с дружеской укоризной.

– Не тычь мне в лицо мои слабости! – разозлился я. – И потом – кто тебе позволил выведывать, разнюхивать, кадрить моих подружек, черт тебя дери! Ты хоть можешь сказать, о чем моя книга? Ну, так вот и забудь, что я писатель, пока не прочтешь ее.

Кнопф снова покраснел. Этот отроческий инстинкт сильно сбивал меня с толку, пока я не понял, что краска на щеках моего одноклассника сродни бурчанию в животе или потным ладоням у прочих людей. Не более того.

– Ты таишься, – принялся он снова скулить. – Не хочешь разделить с друзьями свой успех. Забыл, забыл, как, не щадя своей стипендии, праздновали окончание сессии…

Скулеж этот был Кнопфу удивительно к лицу. Все его презрительное джентльменство никуда не девалось, напротив – в устах обновленного Кнопфа оно приобретало благородный страдальческий оттенок.

– Брось, Володька, – махнул я рукой, – на мой гонорар нельзя купить даже дверцу для твоей тачки.

Он крутнул шеей и с сожалением уставился на меня.

– Себя надо уважать, – сказал он назидательно, и Бог знает что приготовлено было у него еще, но в кухню вошел старик. У себя в комнате он мучился из-за того, что не успел разглядеть Кнопфа в прихожей, а в кухне у нас светло. Изо всех сил глядя мимо Володьки, он обошел его, как обходят лужу, намочил под краном указательный палец и разгладил брови. Он оглядел Кнопфа со спины и сварливо сказал мне:

– Я ухожу гулять. Не вздумай расположиться со своей мадам у меня в комнате.

До Кнопфа, наконец, дошло, за кого его принимают. Он скрючился и обернулся к моему родителю. Глаза их встретились, и мне на минуту стало жалко Кнопфа.

Свою усыхающую хитрость старик комбинирует с нарастающим безумием. Как ему это удается – не постигаю.

– Кнопф, – окликнул я, – не стоит так убиваться. У старика пропасть фантазий, ему не уследить за всеми. Однажды он целую неделю держал меня за своего начальника штаба, который загремел под трибунал. Обошлось, как видишь.

Кнопф перестал корчиться, но зато понес какую-то чушь про чувство собственного достоинства, потом объявил, что мой общественный статус накладывает на меня обязательства, из которых отчетливо он смог объяснить одно: «одеваться, Александр, надо прилично. Не гопник же ты, в самом деле».

– …а денег-то и нет! – заключил он неожиданно, и, решив, видимо, что сказал достаточно, умолк. Одним словом, Кнопф вел себя по-дурацки. Я же из-за своего проклятого любопытства не выставил его вон. Что ж, зато теперь у меня есть время разобраться во всем, что случилось.

Не дождавшись от меня ответа, Владимир Викторович Кнопф решил, по-видимому, что пора переходить к делу, и грянул:

– И вот что я тебе, Александр, скажу: иди-ка ты к нам работать.

Я, честно говоря, ожидал чего угодно. Я бы даже не очень удивился, вздумай Кнопф дать мне денег. Однако приглашение на работу было настолько из ряду вон, что я невольно задумался: а нет ли тут какого-нибудь подвоха? Но взгляд моего одноклассника был прям и светел.

– Мерси, – сказал я, все еще подозревая недоразумение. – А не забыл ли ты, Владимир в пылу наших бесед, что я – писатель? Хорошо ли тебе вдолбила это обольстительная Маня Куус? – Потревоженная мыслью, кожа на лбу Кнопфа шевельнулась, но я не дал ему сказать. – Писатель, к твоему сведению, человек порченый. Писатель не может хранить верность жене, благодетелям, отчизне… Писатель с трудом хранит верность самому себе, да и тут норовит отколоть штуку.