Ночь нежна   ::   Фицжеральд Фрэнсис Скотт

В этот вечер Розмэри впервые заметила, что он не пропускает ни одного заведения, где можно выпить, и ей пришло в голову, что вряд ли это очень приятно Мэри Норт. Мэри обычно мало разговаривала, хотя легко и охотно смеялась, – настолько мало, что Розмэри, в сущности, ничего не успела о ней узнать. Розмэри нравились ее прямые черные волосы, зачесанные назад и только на затылке рассыпавшиеся пышным естественным каскадом; время от времени выбившаяся прядь, косо упав на лоб, лезла в глаза, и тогда она встряхивала головой, чтобы заставить ее лечь на место.

– После этой бутылки мы идем домой, Эйб. – Голос Мэри звучал ровно, но в нем пробивалась нотка тревоги. – А то придется тебя грузить на пароход в жидком состоянии.

– Да всем пора домой, – сказал Дик. – Уже поздно.

Но Эйб упрямо сдвинул свои царственные брови.

– Нет, нет. – И после внушительной паузы:

– Торопиться ни к чему. Мы должны распить еще бутылку шампанского.

– Я больше пить не буду, – сказал Дик.

– А Розмэри будет. Она ведь завзятый алкоголик – у нее всегда припрятана в ванной бутылка джину. Мне миссис Спирс рассказывала.

Он вылил остатки шампанского в бокал Розмэри. В их первый день в Париже Розмэри выпила столько лимонаду, что почувствовала себя плохо, и после этого уже вообще ни к каким напиткам не прикасалась. Но сейчас она взяла налитый ей бокал и поднесла к губам.

– Вот тебе и раз! – воскликнул Дик. – Вы же говорили, что никогда не пьете.

– Но я не говорила, что никогда не буду пить.

– А что скажет мама?

– Один бокал можно.

Ей вдруг очень захотелось выпить этот бокал шампанского. Дик пил, не очень много, но пил, и может быть, если она выпьет тоже, это их сблизит, поможет ей сделать то, на что она внутренне решилась. Она залпом проглотила почти половину, поперхнулась и, переведя дух, сказала:

– Кроме того, мне уже восемнадцать лет – вчера исполнилось.

– Что же вы нам не сказали? – возмущенно зашумели остальные.

– Нарочно, чтоб вы ничего не затевали и не создавали себе лишние хлопоты. -Она допила свое шампанское. – Вот, считайте, что мы отпраздновали.

– Ничего подобного, – возразил Дик. – Завтра по случаю вашего дня рождения будет парадный ужин, и не вздумайте забыть об этом. Шутка сказать – восемнадцать лет.

– Мне когда-то казалось: все, что случается до восемнадцати лет, это пустяки, – сказала Мэри.

– Так оно и есть, – подхватил Эйб. – И то, что случается после, – тоже.

– Эйбу все пустяки, пока он не сядет на пароход, – сказала Мэри. – У него на этот год в Нью-Йорке очень серьезные планы. – Казалось, она устала произносить слова, утратившие для нее реальный смысл, словно на самом деле все, чем была заполнена – или не заполнена – ее и ее мужа жизнь, давно уже не шло дальше планов и намерений. – Он едет в Штаты писать музыку, а я еду в Мюнхен заниматься пением, и когда мы снова соединимся, нам будет море по колено.

– Как хорошо! – воскликнула Розмэри. Шампанское уже давало себя знать.

– Ну-ка, еще шампанского для Розмэри. Это ей поможет осмыслить деятельность своих лимфатических желез. Они ведь начинают функционировать в восемнадцать лет.

Дик снисходительно засмеялся; он любил Эйба и давно уже перестал в него верить.

– Медицине это неизвестно, а вообще – идем.

Уловив в его словах покровительственный оттенок, Эйб заметил небрежно:

– А ведь, пожалуй, моя новая вещь пойдет на Бродвее куда раньше, чем вы закончите свой ученый трактат.

– Тем лучше, – не повышая тона, сказал Дик. – Тем лучше. Я, может, и вовсе брошу этот, как вы его называете, «ученый трактат».

– О Дик! – В голосе Мэри прозвучал испуг.