Ночной дозор   ::   Хлумов Владимир

Вот и весь сказ, да если тебя не тянет в Италию, то значит, есть что-то другое, а, ну конечно, мастерская Питера Ластмана в Амстердаме.

Рембрандт. Что же, вот тебе мой ответ, на прямой твой вопрос, - да!.

Мать. Но мне всегда казалось, ты доволен господином Сваненбюрхом.

Рембрандт. У господина Сваненбюрха есть свои хорошие стороны, мать.

Отец. Неужели? Интересно, интересно, сын бургомистра, художник, чьи работы украшают ратушу... Приятно слышать, как семнадцатилетний молокосос похваливает учителя!

Лисбет. Отец, послушай. Господин Сваненбюрх хороший художник, но это не значит, что Питер Ластман не может быть лучше его.

Отец. В самом деле? А кто это тебе сказал?

Лисбет. Ян Ливенс считает, что Ластман лучше ван Сваненбюрха.

Отец. Ливенс? Ян Ливенс! А кто такой Ян Ливенс?! Сын обойщика, уехавший в Амстердам и научившися там говорить высокие слова да размахивать руками. Еще один молокосос, да еще и дурак, а ты повторяешь его слова, словно он пророк.

Рембрандт. Скажи прямо, что ты никогда не простишь мне университет.

Отец. Да, тебе дали деньги на университет, и у тебя ничего не получилось. Тебе дали деньги на ученье у господина Сваненбюрха, выходит, и тут все кончилось пшиком?

Мать. Хармен, не надо так, успокойтесь же, наконец. Господин ван Сваненбюрх сам говорит, что у него не было еще такого ученика, как Рембрандт. А что до этой истории с университетом, так я впервые слышу, чтобы у нас в доме поднимали столько шуму из-за напрасно расстараченных денег. Видит Бог, у кого не бывает ошибок?

Отец. Здесь не одна ошибка, а две, но главное, увы, надо сказать прямо - дело в деньгах. Нужно чинить мельницу, нужно приданое Лисбет...

Геррит. И еще - на мое содержание, на врача, и все потому, что я никогда не заработаю. Все вы, сидящие здесь, думаете это. Так почему же вы не хотите сказать вслух?

Отец. Ошибаешься, Геррит, Богом клянусь, если бы даже твое лечение стоило в десять раз дороже, я бы наизнаку вывернулся, а денег не пожалел. Ты столько работал на мельнице до того...

Геррит. ...пока не упал, словно последний дурак, и стал калекой?

Отец. Ты столько работал, что я твой неоплатный должник и никогда не рассчитаюсь с тобой...

Рембрандт. Очень жаль, что в нашем доме нельзя пальцем шевельнуть, чтобы остальные не усмотрели в этом смертельный грех против них. Ты сам вынудил меня, отец, да я имел глупость признаться, что хочу поехать в Амстердам, а теперь выходит, что я лишаю Лисбет приданного, попрекаю Геррита, что он не работник, очень жаль, что вы все у меня такие обидчивые...

Отец. Ну знаешь, ты тоже не из толстокожих.

Рембрандт. Во всяком случае, я не считаю, что другие должны всегда соглашаться со мной.

Отец. Зато ты считаешь, что другие должны платить за тебя.

Мать. Хармен!...

Рембрандт. Насколько мне помниться, я ничего не просил у тебя.

Отец. Вот как! Ты не просишь? Может быть, ты полагаешь жить в Амстердаме без денег, или надеешься так очаровать господина Ластмана, что он будет тебя еще и содержать ради своего удовольствия? Бог свидетель, слишком уж ты возомнил о себе!

Рембрандт. Ну, что до моей живописи, так я тебе скажу. Во мне есть такое, что не каждый день встретишь. Если бы Питер Ластман знал, на что способны эти руки (поднимает волосатые руки), он, может быть, и учил бы меня даром. А если бы это понимал ты, чего, конечно, никогда не будет вы ведь невежды в живописи, то тоже мог бы, для разнообразия, подумать о чем-нибудь кроме денег.

Отец. Выйди из-за стола!

Рембрандт. Это я и собираюсь сделать.

Отец. А если так, то вон и из дому!

Рембрандт. Уйду , уйду, не волнуйся.

Отец. Посмеешь еще так ответить, получишь трепку!

Мать. Бога ради, Хармен!...

Отец. Помолчи, Нелтье! Это ты избаловала всех сверх меры. И пусть больше на глаза мне не показывается.

Рембрандт, медленно ступая, уходит.

Картина четвертая

Снова гостиная дома Абигайль.