Ночной портье   ::   Шоу Ирвин

Но виделись мы по-прежнему весьма редко, общего у нас было мало, к тому же у Генри появились свои заботы: прибавления в семействе, нелады с женой.

А когда нам все-таки удавалось собраться вместе, Магда, его супруга, с глупой назойливостью изводила меня расспросами, почему я еще не женат.

Словом, я понимал, что многим обязан своему брату Генри и сам виноват в том, что отдалился от него. И сейчас был даже рад тому, что бюрократические порядки заставили меня приехать к нему за помощью.

Брат появился в баре, и меня поразил его вид. Когда мы расстались пять лет назад, это был крепкий, хорошо сложенный, уверенный в себе мужчина. А сейчас казалось, что эти годы совершенно измотали его. Он весь как-то съежился, согнулся; волосы на голове очень поредели, стали какие-то желтовато-серые. Он теперь носил очки с толстыми стеклами в золотой оправе, от них на переносице оставался глубокий след.

Пробираясь между столиков полуосвещенного бара, Генри походил на трусливо озиравшегося зверька, вылезшего из своей норы и готового при первом же признаке опасности юркнуть обратно. Поднявшись из-за стола, я окликнул его. Мы молча пожали друг другу руки. Генри, наверное, понимал, что резкие изменения во всем его облике бросились мне в глаза и я пытаюсь не подавать виду, что замечаю их.

– Тебе повезло, сразу же нашел, – сказал брат, вынув из кармана конверт и вручая его мне.

Я вытащил из конверта свидетельство. Итак, все в порядке – бытие мое законно подтверждалось. Дуглас Трейнор Граймс, мужского пола, родился в США, сын Маргарет Трейнор Граймс.

Пока я рассматривал пожелтевший листок бумаги, Генри торопливо снял с себя пальто и повесил его на спинку стула. Пальто было поношенное, обшлага и локти лоснились.

– Что выпьешь, Хэнк? – обратился я к нему с нарочито подчеркнутой сердечностью.

– Коктейль из виски, как обычно, – сказал Генри. Голос его не изменился, был таким же низким и звучным, подобно ценной, заботливо хранимой реликвии, оставшейся от прошлых лучших дней.

– И мне то же самое, – кивнул я официанту, уже стоявшему у столика в ожидании заказа.

– Ну, дорогой, значит, вернулся. Как блудный сын.

– Не совсем так. Скорее, я бы сказал, остановился для дозаправки.

– Ты больше не летаешь?

– Я писал об этом.

– Это единственное, о чем ты написал. Я, понятно, не упрекаю. – Брат развел руками, и я заметил, что руки у него немного дрожат. Боже мой, подумал я, ведь ему всего сорок лет. – Все у нас чертовски заняты, – продолжал он. – Общаемся редко, а годы уходят. Вот и идем своими, различными путями.

Подали заказанные коктейли, мы чокнулись, и Генри с жадностью, одним глотком хватил полстакана.

– После целого дня в конторе… – поймав мой взгляд, пояснил Генри. – Ах, эти унылые конторские дни.

– Да уж, представляю себе.

– А теперь рассказывай о своей жизни, – сказал Генри.

– Нет, сначала ты расскажи о Магде, о своих детях и обо всем прочем.

Мы выпили еще по два коктейля, пока Генри рассказывал о своей семье. Магда превосходная жена, но устает от всего – и от работы в родительско-преподавательской ассоциации, и от преподавания стенографии по вечерам. Его три дочки очаровательны. У старшей, четырнадцатилетней, свои трудности. Она очень нервная, как и все дети переходного возраста в наши дни, приходится ее немного подлечивать у психиатра. Затем была вытащена из бумажника и продемонстрирована семейная фотография. Вся семья снялась на берегу озера. Жена и дети загорелые, крепкие, веселые, а сам Генри, бледный, печальный, в больших до смешного трусах, походил на утопленника.

А вот новости о нашем младшем брате Берте поразили меня.

– Он работает на радио в Сан-Диего, ведет программу для гомиков, – пояснил Генри. – Странно, прежде мы ничего такого за ним не замечали.