Ночной звонок   ::   Кнорре Федор

Так, может, туда еще денег послать?

- Думай сам, - грубо сказал Никифор. - Поселок Висьма. А я прилечу послезавтра. У меня стройка. И самолета все равно раньше не будет. Прощай.

Телефон разъединили, и Квашнин в раздумье положил трубку. "Никифор злится, - подумал он, - это нормально. За то, что он на шесть лет старше, а вкалывает на стройке, на небольшой должности, а я вот на даче... Чудак!"

Осторожно пробравшись к выключателю, он отшвырнул ногой еще одну шишку, зажег лампу под потолком и увидел, что на диване, моргая на свет, лежит и смотрит на него сын Дмитрий.

- Ты, значит, приехал из города? Что ж ты, к телефону подойти не можешь? Лежит рядом, слушает и ухом не ведет... Свинство... Откуда тут к черту шишки набросаны?

Митя посмотрел на шишки, зевнул и, почесывая у себя за ухом, сказал:

- Наверное, у меня из карманов высыпались.

- Ты их собирал, что ли?

Митя добросовестно припомнил и сказал:

- Наверно, собирал.

- Зачем тебе шишки?

- Черт его знает. Наверно, была какая-то идея. Ты бы лампу погасил. Спать хочется. - И повернулся на другой бок, отворачиваясь от света.

Квашнин повернул выключатель, вышел и постоял немножко на ступеньках террасы, глядя на луну, пропадающую в серых облаках, на черные массы деревьев, и сказал себе: "Мама умерла" - и не ощутил ничего, кроме неприятного чувства, что его побеспокоили, оторвали от нормальной, упорядоченной жизни, внесли в нее какой-то беспорядок, чего он больше всего на свете не любил.

Конечно, мать была очень старая женщина, и так уж положено, что старые люди помирают. Но его смутно беспокоила мысль о том, что ему самому положено было бы испытывать какое-нибудь печальное чувство, и неприятно, что он, по-видимому, ничего такого не испытывает.

- Эх, мама, мама... - сказал он вслух, покачал головой и постарался представить себе мать такой, какой он видел ее в последний раз в жизни года два назад, но ничего не почувствовал. Горела наколотая шишками подошва, громко квакали лягушки, и неприятная сырость заползала за ворот пижамы.

"Ну, что стоять без толку?" - подумал он, поднялся по лестнице и лег на прежнее теплое место в постель.

- Кто там? - невнятно, лицом в подушку, сонно спросила Леокадия.

- Никифор звонил... Бабушка наша, ну, то есть мама, померла.

Леокадия минуту лежала молча, соображая, потом тяжело перевалилась всем телом по матрасу, поворачиваясь к мужу, и с неожиданной досадой сказала:

- Так я и знала!

- Придется теперь ехать.

- Ты забыл, что ты записан к профессору-консультанту в поликлинике! Как ты можешь ехать?!

Вяло потянулся обычный в их жизни спор. Сразу поняв, что мужу ехать не хочется, Леокадия на все лады стала доказывать, что ехать ему нельзя и не надо, а он с ней спорил и сердился, в то же время надеясь, что она сумеет одержать над ним в споре верх и он нехотя, против воли, сдастся и все обойдется безо всякого беспокойства.

С утра ярко светило солнце, и на веранде, где накрыли стол к завтраку, было жарко так, что неприятно было смотреть на ярко освещенные котлеты, купавшиеся в жирной горячей подливке.

- Хоть бы одно окошко отворили, - поющим голосом безнадежно проговорил Митя, ковыряя котлету вилкой.

- Мухи! - оборвала Леокадия. - Родители с тобой не об окнах разговаривают.

- Ну, хорошо, ну, пожалуйста, я поеду, разве я отказываюсь? Просто я предупредил, что понятия не имею, как устраиваются эти самые похороны. Я лично никого не хоронил, меня никто не хоронил, и я даже не видел, как хоронят, но, пожалуйста, я готов! Давайте деньги, еду!

Квашнин примирительно сказал:

- Там соседка есть, которая телеграмму прислала. Зовут Марта. Приедешь - поможешь, что там надо, подкинешь десятку-другую, сколько понадобится.

- Ладно, соображу, в конце концов. Значит, я забираю машину.