Ночной звонок   ::   Кнорре Федор

Там гудели мухи, кружась под потолком, на зеркало было накинуто полотенце, и рядом висела расплывчатая увеличенная фотография старухи с нарисованными ретушью мертвенно злыми глазами и поджатыми губами. Квашнин не раз видел такие фотографии в разных городках и поселках. Обычно их заказывают местным фотографам мягкосердечные родственники на память о покойниках, которых не успели сводить к фотографу при жизни.

Отворили другую дверь, и там сразу же со стены строго глянул на них молоденький лейтенант Квашнин в необмятой, новенькой форме. Он был приколот в самом центре других фотографий, расположенных вокруг него большой подковой. Среди множества коротко стриженных ушастых мальчиков и одеревенелых девочек, обнявшихся с подругами, там попадался еще раз Квашнин, уже в форме майора, и трое танкистов около танка, вероятно экипаж Никифора, а в самом нижнем углу подковы, где не хватало одной фотографии, для симметрии была приколота репродукция картины "Запорожцы пишут письмо турецкому султану" - очень маленькая, верно, вырезанная из газеты.

У окна был прибит гвоздиками старый первомайский плакат, где была Кремлевская стена, голубое небо и ветка цветущей яблони, и Квашнин сразу вспомнил, как несколько лет назад Варвара Антоновна просила у него разрешения взять этот плакат на память, а он, смеясь, просил ее не чудачить, потому что этот плакат общественный и предназначен для украшения улицы. У него лежал тогда целый рулон этих плакатов. Значит, мать все-таки потихоньку припрятала себе один, и только теперь, увидев на закопченной, щелястой стенке кремлевскую башню, выгоревшее голубое небо и цветущую ветку, он кое-что понял из их тогдашнего разговора.

Они стояли все трое посреди комнаты, опустив руки, сами не зная зачем, осматривали все кругом. Лампочка в бумажном колпачке, свисавшая с середины потолка, была на шнурочке оттянута к изголовью постели, где лежали подушки в розовых ситцевых наволочках. Под блинчатым тюфячком, около железной ножки кровати, высовывая носы, будто стесняясь совсем вылезти на свет, рядышком стояли две стоптанные набок домашние туфли без задников, и сейчас, в этой комнате, у них был осиротелый вид, точно и они знали, что уже оттопали свой пек, как их хозяйка.

На комоде лежала толстая книжка без обложки и первых страниц, заложенная очками с треснувшим стеклышком.

Митя взял книжку. Она начиналась с двадцать второй страницы, и листки ее пожелтели, и края загнулись, точно она обгорела и обуглилась от тепла бесчисленного множества рук, которые держали ее, читая.

Митя осторожно положил книгу на место и вздохнул:

- Да. Свои последние годы бабуся не купалась в роскоши.

- Хоть в такие минуты удержался бы от своих пошлостей, - сказала Леокадия и приподняла край занавески, прибитой на шнурке к стене. Там, виновато опустив плечи, с повисшими, обтертыми по краям рукавами висело коричневое бобриковое пальто. Леокадия споткнулась о валенки: - Тьфу ты! Конечно, все это надо будет отдать какой-нибудь старой женщине...

- Что тут стоять! - нетерпеливо сказал Квашнин. - Пойдемте отсюда на улицу. Мало ли что этот пьянчужка говорит. Спросим кого-нибудь. Неужто мы кладбище не найдем... - И замолчал, услышав громкий скрип двери.

В комнату вошла Владя с какой-то девушкой и, ни на кого не глядя, поздоровалась. Подруга тоже поздоровалась неуклюжим голосом посторонней, опасающейся показаться оживленной и равнодушной при встрече с чужим горем.

- Все уже давно на кладбище, - сказал Митя. - А мы туда и дороги не знаем.

- Я знаю дорогу, - сказала Владя.

- Неужели правда, туда на машине нельзя проехать? Нас какой-то пьяненький уверял, - глядя в сторону, сказал Квашнин.

- Кажется, можно, только это куда-то обратно и в объезд, и я той дороги не знаю. Во всяком случае, я пойду через лес, там по мосткам можно хорошо пройти.