Новелла   ::   Гете Иоганн Вольфганг

Черноглазый и чернокудрый мальчик, не выпускавший из рук флейты, плача, хотя и не столь горько, как его мать, и тоже, видимо, глубоко взволнованный, опустился рядом с ней на колени.

За страстными изъявлениями горя этой несчастной женщины время от времени следовал поток слов, прерывистый и бурный, как ручей, струящийся по порогам. Ее первобытная речь, короткая и отрывистая, звучала трогательно-проникновенно; попытка воспроизвести ее на нашем языке была бы тщетной, но приблизительный смысл этих слов мы все же постараемся передать:

- Они убили тебя, бедняга! Убили безо всякой нужды! Ручной, смирный, ты бы охотно прилег и подождал нас! Лапы у тебя болели и в когтях уже не было силы! Горячее солнце больше не укрепляло их! Ты был самым прекрасным из своей породы! Ну, кто не любовался тобою, когда ты вытягивался во сне, а теперь ты лежишь мертвый и уже никогда не поднимешься! Когда ты, просыпаясь при первом свете дня, раскрывал пасть и высовывал свой алый язык, казалось, ты улыбаешься нам, а потом ты, пусть рыча, но ведь и ласкаясь, брал пищу из рук женщины, из рук ребенка! Как долго мы сопровождали тебя в твоих странствиях! Как долго ты радовал и кормил нас! Да, да, лютые звери нас питали, могучие хищники ласкались к нам! Никогда уже этого не будет! Горе мне, горе!

Она еще продолжала причитать, когда над средней вершиной горы возле старого замка появилась кавалькада, в которой вскоре можно было узнать княжескую охоту; сам князь скакал впереди. Охотясь далеко в горах, они заметили пожар и, словно в неистовой погоне за зверем, понеслись через долы и ущелья прямиком на полыхавшее пламя. Вихрем взлетев на кремнистую прогалину, они остановились как вкопанные, заметив странную группу, которая с необычайной четкостью вырисовывалась на пустынном плоскогорье.

Первое мгновенье встречи прошло в немом молчании, затем в немногих словах объяснилось то, что было непонятно с первого взгляда. Князь стоял, пораженный странным, неслыханным происшествием; вкруг него толпились всадники и подоспевшие вслед за ними пешие охотники. Впрочем, никто не пребывал в нерешительности; князь отдавал распоряжения, приказывал. Но вот толпа вдруг раздвинулась, пропуская рослого человека в одежде, такой же пестрой и необычной, как та, что была на женщине и ребенке. Теперь уже все семейство предалось горю и отчаянию. Однако мужчина овладел собою и, стоя на почтительном: расстоянии от князя, проговорил:

- Сейчас не время сетовать! Ах, господин мой и могучий охотник, лев тоже вырвался на свободу и бродит где-то здесь, в горах! Умилосердствуйтесь, пощадите его! Не то он погибнет такой же смертью, как вот это доброе создание.

- Лев вырвался на свободу? - переспросил князь.- И ты напал на его след?

- Да, господин мой! Какой-то крестьянин там, внизу, который, спасаясь от него, вскарабкался на дерево, хотя это и незачем было делать, указал мне ту тропку налево; но я, увидав множество всадников, свернул с дороги, чтобы узнать, что здесь такое, и попросить о помощи.

- Итак,- решил князь,- охота направится в эту сторону. Зарядите ружья и осторожно приступайте к делу. Не беда, если вы загоните его глубоко в лес. Но все-таки, любезный, нам вряд ли удастся пощадить твоего зверя. Как же это вы их упустили?

- Когда вспыхнул пожар,- отвечал тот,- мы не суетились и все время были настороже. Огонь распространялся быстро, но вдали от нас; у нас было довольно воды, чтобы отстоять себя, но тут взлетел на воздух пороховой погреб, горящие головни стало перебрасывать к нам и через нас; мы слишком поторопились, и вот теперь - мы глубоко несчастные люди.

Князь еще продолжал отдавать распоряжения, как вдруг все замерли, завидев человека, торопливо сбегавшего вниз из старого замка.