Новеллы   ::   Франс Анатоль

---------------------------------------------

Франс Анатоль

Новеллы



Анатоль Франс

Новеллы

Дочь Лилит

Посвящается Жану Псикари

Я выехал из Парижа вечером и провел в вагоне долгую и безмолвную снежную ночь. Прождав шесть томительно скучных часов на станции ***, я только после полудня нашел крестьянскую одноколку, чтоб добраться до Артига. По обеим сторонам дороги, то опускаясь, то поднимаясь, тянулась холмистая равнина; я видел ее прежде при ярком солнце цветущей и радостной, теперь же ее покрывал плотной пеленой снег, а на нем чернели скрюченные виноградные лозы. Мой возница лениво понукал свою старую лошаденку, и мы ехали погруженные в бесконечную тишину, прерываемую время от времени жалобным криком птицы. В смертельной тоске я шептал про себя молитву: "Господи, господи милосердный, помилуй и сохрани меня от отчаяния и не дай мне, после стольких прегрешений, впасть в тот единственный грех, который ты не прощаешь". И вот я увидел на горизонте заходящее солнце, красный дрек без лучей, словно окровавленная гостия, и, вспомнив об искупительной жертве Голгофы, я почувствовал, что надежда проникла мне в душу. Одноколка продолжала еще некоторое время катиться по хрустящему снегу. Наконец возница указал мне кнутовищем на артигскую колокольню, которая словно тень вставала в красноватом тумане.

- Вам к церковному дому, что ли? - сказал он. - Вы, стало быть, знаете господина кюре?

- Он знал меня мальчиком. Я учился у него, когда был школьником.

- Он, видать, человек ученый.

- Кюре Сафрак, любезнейший, - и ученый и добродетельный человек.

- Говорят так. Говорят и этак.

- А что же говорят?

- Говорят что угодно, по мне пусть болтают.

- Но все-таки что же?

- Есть такие, что верят, будто господин кюре колдун и может напустить всякую порчу.

- Что за вздор!

- Мое дело сторона, сударь. Но если господин Сафрак не колдун и не напускает порчу, так зачем бы ему книжки читать.

Повозка остановилась у дома кюре. Я расстался с дурнем-возницей и пошел вслед за служанкой, которая проводила меня в столовую, где уже был накрыт стол. Я нашел, что кюре Сафрак сильно изменился за те три года, что я его не видел. Его высокий стан сгорбился. Он поражал своей худобой. На изнуренном лице блестели проницательные глаза. Нос точно вырос и навис над сузившимся ртом.

Я бросился ему на шею и, рыдая, воскликнул:

- Отец мой, отец мой, я пришел к вам, ибо я согрешил! Отец мой, старый мой учитель, ваша глубокая и таинственная мудрость ужасала меня, но вы успокаивали мою душу, ибо открывали передо мной свое любящее сердце, спасите же вашего сына, стоящего на краю бездны. О мой единственный друг, вы один мой наставник, спасите, просветите меня.

Он обнял меня, улыбнулся с бесконечной добротой, в которой я не раз убеждался в моей ранней молодости, и, отступя на шаг, как бы для того, чтоб лучше разглядеть меня, сказал: "Да хранит вас бог!" - приветствуя меня по обычаю своего края, ибо господин Сафрак родился на берегу Гаронны среди тех знаменитых виноградников, которые как бы олицетворяют его душу, щедрую и благоуханную.

После того как он с таким блеском читал философию в Бордо, Пуатье и Париже, он испросил себе одну-единственную награду - бедный приход в том краю, где он родился и хотел умереть. Вот уже шесть лет он священствует в глухой деревне в Артиге, соединяя смиренное благочестие с высокой ученостью.

- Да хранит вас бог, сын мой, - повторил он. - Я получил письмо, где вы сообщаете о своем приезде, оно меня очень тронуло. Значит, вы не забыли вашего старого учителя!

Я хотел броситься к его ногам и снова прошептал: "Спасите меня, спасите!" Но он остановил меня движением руки, властным и в то же время ласковым.

- Ари, - сказал он, - завтра вы расскажете то, что у вас на сердце.