Нравы Растеряевой улицы   ::   Успенский Глеб

- Брат!

Лакей совсем осовел и валялся как сноп, не переставая повторять: "Бр-рат!" Наконец его ввалили вместе с гитарой в мужичью повозку, присланную из деревни, и Прохор Порфирыч остался с матерью вдвоем...

- Ну, маменька, - говорил он ей на другой день. - Надо думать!.. Не сегодня-завтра в шею погонят...

- О-ох, надо, надо!

- Я так думаю, домик бы? Деньги, они, не увидишь, разбегутся...

- Уж как ты знаешь!.. Куда мне, я не пойму ничего... Еще изобьют, пожалуй, и суда не сыщешь... Мне бы где свой угол...

- Я так думаю, домик... Я похлопочу... По крайности будет у вас свое имение...

- О-ох, давно своего-то не было!..

- То-то и есть! Братец, дай бог здоровья, доверяют мне.

- Да я-то нешто зверь какой?.. Ты меня не ограбишь... Не выдашь... Из моего дому не выгонишь...

- Пом-милуйте!.. Ведь тоже вашего заводу-то. Слава богу! - И Прохор Порфирыч целовал у маменьки ручку.

Душеприказчик ходил с купцами вокруг дома умершего барина, пробовал стены топором, мерял землю цепью и, сердито постукивая в кухонное окно, говорил:

- Выбирайтесь, выбирайтесь, выгоню!

- Не беспокойтесь, сделайте вашу милость, уйдем-с!.. - отвечал Прохор Порфирыч.

Несколько дней он употребил на отыскивание дома, наконец нашел. В лачуге жила одна старая баба, никогда не показывавшаяся на свет божий. Ходили слухи, что она с мужем занималась когда-то "нехорошими" делами, вследствие чего муж и умер без покаяния, без причастия. Не захотел. Поэтому старуху все боялись, и никто не старался узнать, что с ней делается: в окнах у нее никогда не светился огонь, печь не топилась, и чем питалась она, тоже было неизвестно. Умри старуха - все бы побоялись войти к ней. Но Прохор Порфирыч зашел. Старуха превратилась в какое-то совершенно одичалое существо. Долго не понимала она, что такое толкует ей Порфирыч, но когда он показал ей деньги, старуха заговорила.

- Давай! давай!.. Я зарою...

- А сама уйдешь?

- Давай... Уйду! уйду!..

Кое-как Порфирыч наконец растолковал ей, в чем дело, и дал целковый. Старуха с жадностью схватила его, обернула тряпками, спрятала за пазуху и забилась на печь в самый угол...

После того как был отыскан дом, действия Прохора Порфирыча приняли какой-то таинственный характер. Притащив матери из кабака сладенькой, он просил у ней позволения сходить на минутку в одно место и поспешно направился в какой-то глухой закоулок. Здесь жил известный городской кляузник приказный. Прохор Порфирыч вежливо раскланялся с хозяином и, отведя его к столу, объявил, в чем дело.

- Однако, извините меня, - говорил приказный, внимательно выслушав шепот Порфирыча, - как вы молоды, и какая у вас в душе подлость!

- Что делать! время не такое!..

- В первый раз в таких молодых летах встречаю такую низость...

- А я так думаю, надо бы мне бога благодарить?

- Раненько-с... Чего доброго, еще нашему брату горло перекусите... вот обидно что!

- На этом будьте покойны. Ну, а дело через это все-таки, я полагаю, само собой?

- Это до дела не касающе. Вы остаетесь при вашем свинстве...

- А вы при вашем!..

- А я-с при моем. Посылайте за полштофом!

Приказный с шумом перевернул лист бумаги.

С этого дня между Порфирычем и приказным начались какие-то непостижимые отношения: они никогда не были вместе, но и не разлучались; в то время, когда Порфирыч сидел с маменькой и угощал ее, вдруг в окне, как молния, мелькала рожа приказного, делавшая какие-то ужимки и гримасы.

Порфирыч срывал с гвоздя фуражку и исчезал. А то можно было их встретить еще так: Порфирыч стоял на одном конце улицы, а приказный на другом, и разговор шел тоже непостижимыми жестами: приказный махал куда-то головой в сторону, Порфирыч показывал ему кулак; в ответ приказный тряс головой, крестился и вынимал из бокового кармана бумагу...

Порфирыч почему-то плевал сердито в землю, но шел к приказному.