О том, о чем и вдох и выдох   ::   Миллер Лариса

В пустом пространстве ветер дик...

Попробуй жить, в стабильность веря:

Что ни мгновение - потеря.

Что ни мгновение - тайник.

Начиналось так: сидела на Рождественском бульваре на скамеечке и чувствовала - сейчас произойдет нечто. И оно произошло: я вынула из сумки тетрадку и ручку (благо, они всегда были при мне, поскольку я преподавала в школе), минута - и стихи свободно потекли. "Я иногда люблю бродить по улицам,/ Смотреть по сторонам и на прохожих,/ Бывает, и они посмотрят тоже,/ Порой помягче, а порой построже..."

С того дня прошло тридцать лет, и все тридцать лет - строчки, строчки (детские опыты - не в счет). Не пора ли оглянуться и понять, что же они мне накопили - эти строчки. "Хрустит ледком река лесная,/ И снег от солнца разомлел./ А я опять, опять не знаю,/ Как жить на обжитой земле" - год 65-й. "Не знаю, не узнаю впредь,/ Зачем живу на белом свете/ И для чего мгновенья эти,/ Опять стремлюсь запечатлеть..." - 81-й. "Не ведаю, как быть и как не быть - не знаю,/ Иду себе, бреду, травинки приминаю..." - 92-й. Обнаружив, что уже тридцать лет, как ничего НЕ ЗНАЮ, впала в тоску и решила устроить себе допрос с пристрастием. Итак:

Что для меня писание стихов?

Способ жить. Когда не пишу, пребываю во тьме и не понимаю, что со мной происходит. Стихотворение, даже если в нем сплошная сумятица чувств, все равно - свет. И еще. Само проговаривание слов, сам процесс озвучивания душевного состояния (даже мучительного) - наслаждение. Перекатывать во рту все эти согласные, касаться их губами, выдыхать гласные, шептать слова и слоги, одни казнить, другие миловать - ни с чем не сравнимая радость. И до чего же пусто, когда нечего проговаривать. И с какой завистью к себе самой вспоминаю я в такую глухую пору, как целый день твердила: "Тончайшим сделаны пером/ Судьбы картинки/ И виснут в воздухе сыром/ На паутинке..."

Нужен ли мне читатель?

Да, нужен. Жить без читателя, как находиться в сурдокамере. Хотя именно так я и прожила большую часть жизни.

Почему я начала писать прозу?

Потому, наверное, что стихи мои всегда приподнимаются над повседневным предметным миром, который люблю и помню. Проза моя - автобиографична. Пишу о том, что не вместилось в стихи.

Можно ли назвать мою прозу прозой поэта?

Вряд ли. Когда читаю прозу Цветаевой или Мандельштама, чувствую, что рождается она так же, как стихи, питается теми же соками. Моя проза - иная. Пишу ее чаще всего в состоянии отчаяния или потерянности. Пишу, как жизненно важное письмо, торопясь высказаться, сражаясь со словами, тяжелыми и неповоротливыми, как бревна. И никакого наслаждения от процесса. Наоборот, сплошная мука и желание поскорее кончить, изжить тему, освободиться.

Читатель ли я?

И да, и нет. Читаю много, но гораздо меньше, чем хотелось бы. И очень выборочно. Стараюсь читать только то, что помогает писать, заряжает и заражает творческой (простите за слово) энергией. Постоянно стремлюсь к самообразованию, хотя осознаю тщету своих усилий. Голова моя - решето. Не помню ни дат, ни названий. Забываю сюжет, имена героев, стихотворные строки. "Зачем читать, - спросил однажды младший сын, - если ты все забываешь?" Но толк все же есть, потому что многое помню "в духе". И то, что помню, живет во мне и никуда не девается. Впечатление от прочитанного бывает столь сильным, что почти заболеваю. Так в разное время "болела" Заболоцким, Набоковым, Мандельштамом, Цветаевской прозой, поздним Георгием Ивановым. И если бы я все это помнила "в букве", то, возможно, не смогла бы писать. Память на одно и отсутствие памяти на другое, наверное, от Бога. Ему одному ведомо, что нам помнить, и что забывать.