Обезьяна приходит за своим черепом   ::   Домбровский Юрий Осипович

- Ух, как у вас душно! Разрешите, я открою форточку? - Он с минуту провозился у окна; а когда повернулся, то опять был уже ясным, благожелательным и спокойным. - Дело в том, что я хотел бы посмотреть эту статью до сдачи в типографию, - сказал он наконец любезно, но твердо. - Вы разрешите, конечно?

Тут я опять повел себя как-то не так, то есть попросту протянул ему рукопись. Он ждал от меня беспокойных вопросов, недоумений и недовольства, и то, что я так сразу взял да выложил ему рукопись, насторожило его опять. Он взял ее в руки, пробежал несколько первых строчек, уныло воскликнул: "Ну, великолепно!" - и, перегнув вдвое, спрятал в портфель. (Портфель этот стоит особого описания: он был для меня подлинным символом его хозяина эдакая откормлен-ная, разбухшая жаба величиной с большого кролика, и цвет-то у этой жабы был зловещий, какой-то жухлый, буро-желтый, в грязных пятнах и разводах.)

- Я вам отдам ее через три дня, - сказал старик. (Значит, понял я, посылка статьи утром в типографию отпадает.) - Мне она нужна для передовой. (Значит, понял я, передовую он пишет сам или передаст ее кому-нибудь, во всяком случае, мне писать ее не дадут.) - Надо, знаете ли, чтобы газета выработала какой-то общий взгляд на все эти столь умножившиеся, - он улыбнулся и сделал пышный жест рукой, - скандальные правовые эксцессы.

Ох, и как бы еще надо! Только об этом я и кричу все последние месяцы! В чем дело, в чем дело, господа хорошие, что случилось у нас в стране? Эти невероятные дела, беспричинные, казалось, самоубийства, эти осуждения по законам восьмивековой давности, наконец, то, что такие древние преступления, как убийство, похищения, изнасилования, "помолодели" до такой степени, что стали достоянием бойскаутов, - все эти трагические и комические ватерлоо нашей цивилизации, имеют же они какую-то общую почву, из которой и растут, как поганки? Почему мы так захлебываемся, описывая их, и совершенно забываем о нем, о том перегное, который их и питает своими соками?

А старик щелкнул замочком, выпрямился на стуле и спросил:

- Но вы не согласны со мной, Ганс?

- Конечно, - ответил я, - конечно, согласен! Вы отлично сказали, что все это явления одного корня.

- Вот-вот, - просиял шеф, - я так и знал, что вы меня поддержите тоже. - ("Я тоже тебя поддержу! Ах ты, премудрая жаба!") - И вот как раз сегодня у меня был разговор об этом... - он замялся.

А я прямо спросил:

- Разговор о том, что я вас поддержу, шеф?

Он взмахнул руками и чуть не вскочил с места. Он терпеть не мог, чтобы его подчиненные чрезмерно забегали вперед и угадывали его мысли.

- Но при чем тут вы, при чем тут вы? - чуть не закричал он и схватился за грудь. - Ох, вот всегда так! При чем тут вы, Ганс? Я же говорю, что разговор шел не о сотрудниках газеты, а обо всей газете целиком. Ну, боком мы затронули и ваш отдел, конечно. - (Тут я слегка улыбнулся, а он снова забеспокоился.) - Но это же совершенно естественно, Ганс! Если речь идет о газете, то, значит, говорят и обо всех нас - ее работниках, не так ли? - (Я кивнул головой и он успокоил-ся.) - И, знаете, некоторые претензии имеются, к сожалению, имеются. Часть их я сейчас же категорически отвел. Ну, насчет того, например, что мы печатаем уж что-то слишком много отзывов насчет казни этих двух несчастных. Тут я им прямо сказал: "Да, мы печатали эти отклики и будем печатать, и тут никто нам, конечно, не указ! Мы - свободная пресса, а не агенты правительства, прошу это помнить!" - С полминуты он благородно фыркал. - Но некоторую часть упреков пришлось все же признать. А что же делать? - он усмехнулся. - Надо же быть объек-тивным. Один папа только непогрешим, да и то в этом кое-кто сомневается! А, Ганс?

Тут мы немного посмеялись оба, и я предложил:

- Если вы, шеф, не торопитесь, то я пойду закажу кофе.