Обладать и принадлежать   ::   Литвинова Рената

Игра или нет, но у меня часто складывается впечатление, что она отважно взялась пережить открыточную часть знаменитых звездных биографий, отделив от них и отбросив тягостную суть – и преуспев в этом. Это еще одно любимое мною в ней качество – детская вера во всамделишность кино, которое она полюбила с первых шагов, достаточно сильная, чтобы позволить ей на самом деле превращать целлулоидные сказки в плоть собственной жизненной истории. Эта вера делает ее и единственной постсоветской актрисой – простите, все! – в чьих экранных и театральных выходах, при всей их жеманности и остраненности, не сыскать фальшивых нот, которыми переполнена партитура нынешнего нашего экрана: в то время как ее героини, объекты ее стремлений – деланые и ненатуральные, Ренатина вера в них – полнокровная и безоглядная. А сила искусства – вовсе не в доподлинном отражении реальности, но в способности верить и транслировать веру в то – пусть даже самое немыслимое, – что становится его объектом. Литвинова, существо инстинктивное, как всякая стопроцентная женщина, нутряным знанием с самого начала учуяла этот секрет актрисы – и стала звездой. Кстати, все фильмы, которые заставляют ее особенно плакать, – о том, что полем битвы любви, ненависти, привязанностей, радостей и страданий является только человеческое воображение. Она всякий раз принимается плакать на «Солярисе» с той сцены, когда в минуту невесомости Крис и Хари под музыку Баха поднимаются под своды библиотеки, и не может остановить слез уже до конца. Недавно плакала на «Вечном сиянии страсти» – сверхблизком «Солярису» по философии. Выдумки и фантазии для нее – самая осязаемая реальность, и оттого, в жизненном пространстве Ренаты, в итоге становятся ею.

Раз уж речь зашла о секрете актрисы, позвольте поделиться еще одним соображением, отчего именно Литвиновой дан дар анимировать наш такой безжизненный сегодняшний экран. Из вечеров, проведенных с ней на пару, мне памятны два. Один – в парижском «Ритце»: Рената в бархате барных кресел и бриллиантов, на пару каратов выше собравшейся высокородной толпы, приучает меня к местному фирменному коктейлю «Хемингуэй». Сухой мартини с экстрактом малины, замаринованной в водке, или чем-то вроде этого. Идеально утоляет жажду. Обрекает выпить еще и еще. Парализует тело, речь, рассудок. Рената почти недвижна, только глаз под высокой прической блестит чем-то заговорщицким, насмешкой над наслаждением, сигналом об особом удовольствии, доступном лишь посреди этого расточительного паноптикума. И другой темный вечер, в тот же год: в московском дворе болтаем ногами на лавке у качелей, перемигиваемся под луной совсем другой, скромной, тайной, с притихшим молодняком, посасывающим джин-тоник из жестяных банок на скамейке напротив – этот сладкий кайф доступен лишь рабочему сословию. Понимаете, как те бармены «Ритца» вытягивают сбивающий с ног экстракт из пропитанной водкой малины, Рената способна сделать вытяжку удовольствия из любого куска жизни, независимо от того, пристал ли он достигнутому ей социальному статусу. Только подобная любовь к жизни стоит за спиной у всего, чем могут манить фильмы, книги, песни. Хотя у меня порядком знакомых и друзей среди нынешних кино деятелей, только на фильмы с Ренатой я отправлюсь легко и без сомнений. Равно как и позволяю ей соблазнить себя улететь к черту на кулички назавтра, после случайной встречи в московском баре. Из любимых мною в ней качеств второе место после юмора занимает авантюризм, и если бы мне пришлось сравнивать ее с фильмом, она оказалась бы приключенческой комедией: главное – не упустить из виду.