Один кубик надежды   ::   Токарева Виктория

---------------------------------------------

Виктория Токарева

Один кубик надежды

* * *

Очереди были небольшие, состояли преимущественно из старух. Старухам казалось: витамины обрадуют кровь и она шибко побежит по уставшим сосудам. Стекловидное тело рассосет все воспаления и размоет все отложения солей. Уйдёт боль, а вместе с ней уйдут разъедающие мысли о смерти. И, проснувшись, можно будет не думать о своём здоровье, а жить по привычке.

Самое главное — это, встав поутру, не думать о своём здоровье. А все остальное, что имеет человек, — это счастье. У молодых — своё счастье. А у старух — своё.

В процедурном кабинете работали две медицинские сестры: Лора и Таня. Одна — утром. Другая — после обеда.

Лора была тихая и доверчивая. Она верила в какую-то общую разумность. Если бы, к примеру, на неё сверху свалился кирпич и она успела бы о чем-то подумать, она бы подумала: «Значит, так надо…»

Лора верила людям. Словам. Лекарствам. Каждая инъекция для неё была — кубик надежды.

Для медсёстры Тани каждая инъекция — это старый зад.

Таня была замужем, но в глубине души считала, что это не окончательный вариант её счастья, и под большим секретом для окружающих и даже для себя самой она ждала Другого.

Искать этого Другого было некогда и негде, поэтому она ждала, что он сам её найдёт. В один прекрасный день откроется дверь и войдёт Он, возьмёт за руку и уведёт в интересную жизнь.

А вместо этого открывалась дверь, входила очередная старуха и поднимала платье. И так изо дня в день. Из месяца в месяц. Из года в год.

Ей надоели старые лица и трикотажные штаны до колен.

Больные это чувствовали, робели и напрягались. Игла плохо входила в напряжённую мышцу и, бывало, гнулась, и тогда приходилось её менять.

Старухи выскакивали из процедурного кабинета розовые, помолодевшие от смятения и страха, и только неистребимое желание жить заставляло их прийти в другой раз.

Таня обижалась на свою жизнь, как обижаются на продавца, который кладет на весы неподходящий товар и при этом ещё старается обвесить. Выражение обиды и недоверия прочно застыло на Танином лице. И если бы Другой действительно открыл и явился, то не разглядел бы её лица под этим выражением.

Он сказал бы: «Извините…» — и закрыл дверь.

Таня жила с одним, а ждала другого, и двойственное существование развинтило её нервную систему. Человек расстраивается, как музыкальный инструмент. Как, например, гитара. А что можно сыграть на такой гитаре? А если и сыграешь: что это будет за песня?

Народу в автобусе было примерно на пятьдесят человек больше, чем он мог вместить. И на тридцать человек больше, чем можно себе представить.

Лора стояла, спрессованная телами. От спины, в которую было вжато её лицо, пахло чем-то копчёным, очень приятным.

Лора ехала в магазин «Лейпциг», там часто выкидывали немецкие лифчики по шесть пятьдесят, и ей казалось почему-то, что все пассажиры, включая детей и мужчин, тоже едут в «Лейпциг» за лифчиками.

Автобус резко затормозил, — видимо, дорогу перебегала кошка или собака, и водитель не захотел брать грех на душу.

Все пассажиры дружно упали вперёд, и те, кто стояли первыми, испытали, должно быть, неприятные минуты, потому что могли оказаться расплющёнными о кабину водителя. А те, кто стоял сзади, оказались в самом выгодном положении.

Потом автобус резко дёрнуло перед тем, как ехать дальше, все качнулись назад, и последние поменялись местами с первыми. Последним стало плохо, а первым хорошо. Сработал закон высшего равновесия. Не может быть человеку все время плохо или все время хорошо.

А те, кто, как Лора, стояли посредине, испытали примерно одно и то же в первом и во втором случае. Им было не очень хорошо и не очень плохо.