Ошибка канцлера   ::   Молева Нина

Говоря о сказочном винном погребе, он почему-то и словом не обмолвился о пережитом хозяином катаклизме, отраженном на холсте 1759 года.

В 1758 году Луи Токе далеко не молод. В прошлом у него нескончаемая вереница добротных заказных бюргерских портретов, из тех, что не приносили художнической славы, зато помогали составить значительное состояние. В настоящем – запоздалое признание Людовика XVI. Токе – член и советник Королевской академии Франции, и ради него Людовик счел возможным нарушить установившийся порядок: на шестом десятке лет художник стал королевским пенсионером.

Понадобилась незаурядная ловкость вице-канцлера М. И. Воронцова, чтобы залучить любимца Версаля в Россию. Людовик не может отказать в столь приятной услуге своей августейшей сестре – российской императрице, но ограничивает время отсутствия портретиста: через полтора года Токе снова должен быть к услугам короля.

Артемий Бутковский – это безвестность. Портрет дипломата еще в 1901 году считался работой крепостного художника Ивана Титова и только к 1917-му получил место в музейном каталоге как копия Артемия Бутковского с оригинала Ивана Титова. На обороте холста стояла незнакомая ни по каким иным картинам подпись или надпись, а живописные особенности холста заставляли думать о крепостном мастере.

Известный своей непреклонностью – кто-то называл его Аввакумом екатерининских лет, – князь Михаила Щербатов обличал первостатейных мотов, тративших состояния на бархатные кафтаны, шелковые камзолы, ажурные чулки и расписные кареты. Дипломату вменялась в вину – вместе с непомерной любовью к гастрономии – прихоть привязывать в своем саду палатки для угощения гостей шелковыми (подумать только!) веревками.

Слова Щербатова можно перечитать, работу Токе увидеть хотя бы на репродукции, портрет кисти Артемия Бутковского стоял на полу запасника Третьяковской галереи. Вот он-то и разрушал представление о стройном течении жизни великого канцлера Российской империи Алексея Петровича Бестужева-Рюмина.

Случайность? Минутная прихоть раздосадованного аристократа, усиленная неумением доморощенного живописца? И в результате – тревожная глубина густого оливкового фона, темно-вишневое пятно непонятного одеяния, образ трагической в своем бессилии старости, отрешенности от жизни, нищеты.

Положим, малопонятное кокетство неожиданно объявившейся дряхлостью, неухоженностью. Но – портрет поступил в музей из государственного учреждения, одного из тех, которые располагали изображениями высоких сановников, как и членов правящей царской фамилии, исключительно для представительства. Представительство в таком затрапезном виде? К тому же портрет нес номер Ж-65 – один из самых ранних порядковых номеров инвентарного списка Третьяковской галереи. За долгие годы его пребывания в собрании произошло немало перемен. Считавшиеся малоинтересными для первой коллекции национального искусства картины передавались в другие собрания. Пятидесятые годы нашего века перенесли многие холсты во вновь образованные коллекции периферийных и республиканских музеев. На портрет Артемия Бутковского могло не быть спроса, но с ним не хотели расставаться и хранители галереи. Ведь почему-то же его оставляли, больше того – над ним работали.

Каталог 1952 года – позднейшего пока не существует – открыл многочисленные повторения все того же оригинала. Минутная прихоть оборачивалась системой, замыслом. Все повторения обладали одинаковыми особенностями. Обязательно названная фамилия художника, безвестного, как представлялось, крепостного, и все же. Обязательное упоминание о 1759 годе и селе Горетове, где был написан оригинал. То, что владельцами в конечном счете оказывались не частные лица – учреждения.