Осина при дороге   ::   Знаменский Анатолий Дмитриевич

Раскидистые ветки будто напоказ вывесили перед ним гирлянды крепких, намертво впаянных в рябые чашечки, зеленоватых и неспелых еще желудей. Это были дубы, но опять-таки какие-то странные, с мелким, продолговатым листом, и у них были, наверное, какие-то особенности и местное название, которого он тоже не знал. Голубев пригнул ближнюю дубовую ветку и сорвал на всякий случай несколько желудей, лениво кинул в карман. И, стоило прикоснуться к шершавым веткам, прохладной листве и тяжелому литью желудей, он тотчас вспомнил и будто подержал в руках округлое, мягкое и пахучее, неожиданно явившееся из небытия слово «отава», новая трава, которое никак не давалось ему еще минуту назад.

А вот и непременная речка – иссохшая за лето, она едва теплилась в галечнике осыпающихся берегов. Круто изогнувшись у дороги и будто наткнувшись на препятствие, речка уходила стороной, огибала хутор, и чахлые кустики до самой горы метили ее прихотливые излучины.

Голубев нечаянно нащупал в кармане скользкие, прохладно-литые картечины желудей и остановился.

Вот он, тот самый хутор…

Не этой ли дорогой к нему подходил когда-то, тридцать пять лет тому назад, молодой, двадцатидвухлетний и совсем неизвестный нынешнему Голубеву, другой журналист, сотрудник краевого «Молота», Николай Голубев, его отец?

Да, тот Голубев был моложе нынешнего… на целых тринадцать лет… Молодой, совсем еще юный человек, но уже опытный и горячий газетчик, он мотался по огромному в те времена Северо-Кавказскому краю с карандашом и блокнотом, делал большое дело. Его статей и очерков в «Молоте» тогда ждали все, он подавал всегда самый горячий материал «с переднего края». А хутора и станицы бурлили в те годы, охваченные всеми страстями, которые мыслимы только в годы военных бедствий или великих переломов.

Да, все именно так и было. Только что отгуляв свадьбу за скудным столом в тесном кругу товарищей из ячейки, не прожив еще «медового месяца» в новой, коммунальной комнатушке, мчался тот Николай Голубев по срочному заданию в самые отдаленные и глухие районы, колесил по всей горной «линии» – от Белореченской до Кривенковской и от нефтепромысловых Хадыжей до целебного Горячего Ключа. Важные дела привели его тогда и к хутору Веселому.

«Интересно, какой все-таки дорогой подходил он тогда к хутору? Отсюда, с равнины, или, может быть, спускался с другой стороны крутой горной тропинкой? И каков же был тогда он сам?»

По фотокарточкам понять этого Голубев не мог. Мать, правда, говорила, что нынешний Коля сильно похож на отца, значит, он тогда был точь-в-точь как Голубев в свои двадцать лет. Совсем легко, в общем, представить свои-то юношеские годы – университет, веселую компанию студентов, шумные вечера в Ростовском государственном… Примерно – пятьдесят первый, пятьдесят второй год… Преддипломную практику на великой стройке канала Волго-Дон, выезды в районы лесозащитных посадок, знойные дороги и суховеи Обдонья… Выгоревшая степная земля была иссушена и дышала жаром, точно перекаленный в печи горшок. От солончаковых ветров лупился нос и трескались губы до крови, но все знали, что скоро в степи разольется лазурное Цимлянское море, на водоразделах поднимутся стройные дубы и ветрам – каюк. Будущее было совсем рядом, рукой подать…

Молодость. Никаких особых раздумий, ясность взгляда, пора «бури и натиска»…

Да, тот Голубев еще не знал, что он стал уже отцом, что в недалеком времени появится у него сын. Он спешил по заданию редакции, припозднился в осеннем бездорожье и подходил так же вот к хутору Веселому. Совсем легко, в общем, представить: дождливые сумерки, грязь, поникшие сады во мраке и редкие красноватые огоньки под горой.