Остров Буян   ::   Злобин Степан Павлович

– Почем я знаю! Плати да иди! Я что за справщик!

Истома прислонил выбранное блюдо к стопке других, чтобы сделать вид, что шарит за пазухой деньги. Вдруг блюдо скользнуло наземь и раскололось.

– Эх, ты! – сочувственно укорил гончар. – Вот и плакали твои денежки!

– Вот беда! А я их и не взял! – Истома постарался сам удивиться тому, что при нем нет денег.

– Как так?

– А так: я их у бабы оставил.

– Чего же ты душу морочил?! – закричал продавец.

– Я думал…

– Думал ты! Думный дьяк какой! Думалку бы нажил сперва! Плати за бой! – наступал на него парень.

– Да я что ж, постой, вот сбегаю… – уговаривал Истома.

– Много вас таких «сбегаю»! Скидывай зипун!

Это рассердило Истому. Он уперся. За зипун он мог купить дюжины три таких блюд…

– Скидывай, скидывай! – голосил гончар.

Прохожие стали оглядываться. Истома испугался.

– Да что ты, что ты шумишь! Снимаю! – забормотал он, неловко, дрожащими руками стягивая рукава.

– Что стряслось? – спросил один из толпы горожан.

– Блюдо разбил, – хотел пояснить Истома, – ненароком.

– Что блюдо!.. Про Ваську Лоскута пытает, – перебил торговец, – а Ваську вечор по указу свели в тюрьму… Я так мыслю, что и его бы за пристава сдать…

Истома подумал о бегстве, но вокруг сомкнулся народ, и уйти было некуда.



2



Торг окончился. Одну за другой отвязывали хозяева лошадей, и отъезжали телеги. Наконец на опустевшей площади Авдотья с ребятами осталась одна дожидаться мужа. Истома не приходил.

Авдотья тревожилась…

Отблаговестили ко всенощной, и народ повалил в церкви. Солнце садилось. Галдя, пронеслись вечерние галочьи стаи. Часы на башне били, еще, еще и еще…

Оторопь вдруг охватила Авдотью. Она тяжело слезла с телеги и стала отвязывать вожжи, хотя и сама не знала, куда ехать. Ребята спали в телеге. Авдотью пугала огромная и пустая площадь.

Уже гасли в последних далеких окнах огни. Забравшись в телегу, Авдотья тронула вожжи. Куда-никуда, лишь бы ближе к домам, к людям!..

Из пустой темноты навстречу вдруг вышли двое незнакомых мужчин.

– Тпру! – сказал один густым басом, берясь под уздцы. – А меринок-то хорош!

– И телега ладная, каб без бабы! – добавил второй, тонкий и хриповатый голос.

– Я б и бабу взял, да куды с ребятами! – засмеялся первый.

– Ну, баба, стало, вылазь, – второй потянул ее за рукав.

– Караул! – похолодев, закричала Авдотья. – Разбой! Разбойники!

– Тише, дура, спать людям мешаешь. Какой караул! – нагло сказал басистый. – Слезай!

– Не слезу, – заспорила Авдотья.

– Ишь ты, забавница, кабы ты на десять лет помоложе, я бы к тебе сваху прислал, – усмехнулся разбойник.

Авдотья схватила топор.

– Маманя! Маманя! – вдруг, словно во сне, закричал Первунька где-то на площади: в темноте второй разбойник успел его утащить с телеги.

Холод прошел по спине матери. Дыханье перехватило, и больно стиснулось сердце.

– Ре-ежут! Ой, режут!.. – визгливо и хрипло заголосила она.

Но в мертвой тишине не щелкнула ни одна щеколда, не засветилось ни искры. Выронив топор, с меньшим на руках, Авдотья метнулась на крик старшего сына. Она нашла его в темноте, дрожа, прижала к себе, и только тогда, когда телега загрохотала вдали по ухабам. Авдотья спохватилась о среднем.

– Федя! Федюшка! – дико кричала она и, стиснув Первунькину руку, с грудным на руках, побежала шатаясь по темной улице.

Первушка с ревом бежал за ней, пока не споткнулся и не упал посреди дороги. Отчаянным рывком Авдотья поставила его на ноги и опять было побежала, но уже не знала куда. Тогда она села, обняла Первушку, заголосила, вдруг снова вскочила… Она металась полночи, измучив себя и сына. Она и плакала, и молилась, и проклинала… Билась в запертые решетки улиц, расспрашивала решеточных сторожей [13] , не пропускали ли они на телеге разбойников и ребенка. Сторожа отгоняли ее от решеток прочь.