От моря до моря   ::   Киплинг Редьярд

"Такими людьми мы и держимся", - хотел сказать своим читателям Киплинг.

А вот авторитетное свидетельство современника о том, как творчество Киплинга воспринималось: "Весьма нелегко, конечно, вернуться к чувствам того периода, к тому же с тех пор над Киплингом безжалостно и всласть смеялись, критиковали его и разносили в щепки. Пожалуй, никто еще не был столь исступленно вознесен поначалу, а затем, с собственной помощью, так неумолимо низвергнут. Но в середине 90-х годов прошлого века этот небольшого роста человек в очках, с усами и массивным подбородком, энергично жестикулирующий, с мальчишеским энтузиазмом что-то выкрикивающий и призывающий действовать силой, лирически упивающийся цветами, красками и ароматами Империи, совершивший удивительное открытие в литературе различных механизмов, всевозможных отбросов, нижних чинов, инженерии и жаргона в качестве поэтического языка, сделался почти общенациональным символом. Он поразительно подчинил нас себе, он вбил нам в головы звенящие и неотступные строки, заставил многих - и меня самого в их числе, хотя и безуспешно, - подражать себе, он дал особую окраску нашему повседневному языку". Это вспоминает Герберт Уэллс, который был всего на несколько лет моложе Киплинга, но в литературу вступил на десятилетие позже, поэтому рассматривал его как старшего и в литературе, и на общественной сцене. Этот отзыв, если и пристрастен до известной степени, все же верно передает динамику впечатления от Киплинга - безусловная и немалая талантливость, тут же дешевая патетика; желание и умение открыть нелицеприятные истины одновременно с намерением, упрямым намерением, доказать недоказуемое.

Присматриваясь к сюжетам и персонажам Киплинга, в частности к повести "Ловкач и компания" - об английской военной школе, книге автобиографической, где, как в упомянутом выше. "солдатском" рассказе, все в общем-то насильники и проходимцы, но все же надежные ребята, Уэллс делает вывод: "И такое положение вещей для Киплинга выглядит в высшей мере приемлемым. Здесь мы и находим ключ к наиболее уродливой, самой отсталой и в конечном счете убийственной идее современного империализма - идее негласного сговора между законом и беззаконным насилием".

Правда, есть у Киплинга произведения, где подобной идеи нет, но в таком случае там и никакой замены ей не просматривается, там открывается истинная растерянность, отчаяние - черная бездна. Таков, например, рассказ "В конце пути" из сборника "Жизнь форы не дает". Действительно, Киплинг не дает здесь спуска ни самому себе, ни своим героям, все тем же "слугам Империи". Пулю в лоб себе пускает инженер, герой названного рассказа. То ли сам себе пускает, то ли ружье не так сработало - это не проясняется. Но ясно во всяком случае одно: дошел человек до конца, до предела, и дальше дорога для него только к смерти. Если угодно, это прямо антикиплинговский рассказ, подрывающий демагогический энтузиазм, бодрячество, которые обычно оказывались в его вещах преобладающей в итоге нотой.

Однако тут же Киплинг пишет сугубо по-киплинговски: на исходе века публикует он стихотворение, ставшее наиболее известным. Оно поистине было вбито в головы, вошло в язык, хотя и с недоброй славой. Это - "Бремя белого человека". "Несите бремя белых - не разгибать спины!" - призыв, не разгибая спины, стиснув зубы, помалкивая, служить имперским интересам. Была бы в свою очередь доказательством недоказуемого попытка отрицать силу этих стихов, хотя люди, которым их сначала вбивали в головы и которых потом пинками гнали исполнять преподанный в них наказ, слышать их тоже не могут. Здесь Киплинг "говорит уже не от имени рядового носителя "бремени белого человека", а от имени руководящих групп Империи.