Отлучение (Из жизни Александра Солженицына - Воспоминания жены)   ::   Решетовская Наталья

- Это страшная несправедливость по отношению к вам, - ответил он.

Нина пересказывает мне вчерашний разговор с Вероникой. Та прежде всего спросила у нее, в Риге ли я. Нина ответила отрицательно.

- А откуда ты что-то знаешь?

- Надя получила письмо от Павлович.

- Павлович ничего не знает. Тебе трудно разобраться. Наташа - в жалком положении. Но и он жалок. У Наташи - только личное. Ему же плохо со всех сторон.

Когда Нина попыталась что-то возразить, Вероника сказала ей, что у меня к Сане истеричная любовь. Будто такой диагноз поставил мне врач. И это говорит моя сестра?! От Юры я "узнала", что у меня "плохой характер", от Вероники - что у меня "истеричная" любовь. И это говорят те, которых я считала своими самыми близкими родственниками! Как же они могли?!

Так рождались аргументы, оправдания тому, что оправдать было нельзя, даже если бы у меня на самом деле были и плохой характер, и истеричная любовь...

Да... Одним словом, поездка в Ригу не только не успокоила меня, но, напротив, только разбередила раны, углубила их... Надо уезжать! Надо возвращаться в Великие Луки и окунуться в работу. Вот то единственное, что держит меня сейчас на земле!

Перед самым отъездом позвонила маме в Рязань. Спрашиваю ее, неужели она продолжает... молчать? Ведь так можно сойти с ума! Но бедная моя мама продолжала переживать все внутри себя. Я прошу ее "раскрыть рот". В конце концов, это и для меня важно. Пусть узнают! Неужели и рязанские друзья предадут меня, как предали мои родственники?.. Но от мамы слышу жалобное: "Да уж кончала б!"

...Как это горько, что мама не понимает меня! Что она не союзница мне...

Смирение покинуло меня. Я уже не могла жить с той "Молитвой", которую написала в больнице. Прав был Николай Иванович, сказав, что я написала ее на слишком высоком уровне. Буду жить с другой "Молитвой", на которую мне указала Надя Кравченок. Она - из романа Курта Воннегута "Бойня номер пять":

Господи, дай мне душевный покой,

Чтобы принимать

то, чего я не могу изменить,

мужество

изменять то, что могу,

и мудрость

всегда отличать

одно от другого.

Вот это последнее и есть самое главное: всегда отличать одно от другого. Всегда понимать, что еще можно изменить, а что уже невозможно.

23 ноября днем я уже бродила по Великим Лукам. Был хороший солнечный день. Гуляла по набережной Ловати. Голубое небо. Солнце слепит воду и островки на реке. Ветерок. Какая-то едва ощутимая радость просто жизни, физического существования будто дрожью пробежала по мне. Но радость во мне могла быть только рядом с надеждой. Несмотря на непроходящее отчаяние, она все-таки теплилась во мне. Без нее не могла...

Вечером читала Владимиру Андреевичу и Марии Павловне одну из написанных глав. Они одобрили, хотя Владимир Андреевич и поругал за слишком частое цитирование. Но ведь теперь документальность моего повествования становится особенно необходимой!..

А на следующий день начала главу, которая будет перед "Безвестностью", наброски к которой делала в поезде.

Все последующие дни все время почти безотрывно писала. По вечерам читала написанное своим друзьям.

27 ноября мы прервали чтение, чтобы послушать западное радио. И тотчас услышали по "Голосу Америки":

"Шведская академия заявила, что писатель Александр Солженицын не приедет в Швецию за получением Нобелевской премии".

...Боже мой! Остается... Но из-за чего? Не пускают или... сам?

И почти сразу услышали по Би-би-си:

"Друзья писателя в Москве говорят, что Солженицын опасается, что ему не будет разрешено возвратиться на Родину".

Значит, он сам принял решение! Наша трагедия будет иметь продолжение...

И все-таки... Что бы ни ждало нас впереди - страдания, споры, даже суды, - слава Богу! Слава Богу, что не уедет.