Овод (с иллюстрациями)   ::   Войнич Этель Лилиан

– Padre, – снова начал Артур, огорчённый мрачным видом Монтанелли, – разве в этом есть что-нибудь дурное? Может быть, я ошибаюсь, но я говорю то, что думаю.

– Ты не совсем ясно отдаёшь себе отчёт в значении своих слов, – мягко ответил Монтанелли. – Пройдёт несколько лет, и ты поймёшь многое. А сейчас давай поговорим о чем-нибудь другом.

Это было первым нарушением того полного согласия, которое установилось между ними за время каникул.

Из Шамони Монтанелли и Артур поднялись на Тэт-Наур и в Мартиньи остановились на отдых, так как дни стояли удушливо жаркие.

После обеда они перешли на защищённую от солнца террасу отеля, с которой открывался чудесный вид. Артур принёс ботанизирку и начал с Монтанелли серьёзную беседу о ботанике. Они говорили по-итальянски.

На террасе сидели двое художников-англичан. Один делал набросок с натуры, другой лениво болтал. Ему не приходило в голову, что иностранцы могут понимать по-английски.

– Брось свою пачкотню, Вилли, – сказал он. – Нарисуй лучше вот этого восхитительного итальянского юношу, восторгающегося папоротниками. Ты посмотри, какие у него брови! Замени лупу в его руках распятием, надень на него римскую тогу вместо коротких штанов и куртки – и перед тобой законченный тип христианина первых веков.

– Какой там христианин! Я сидел возле него за обедом. Он восторгался жареной курицей не меньше, чем этой травой. Что и говорить, юноша очень мил, у него такой чудесный оливковый цвет лица. Но его отец гораздо живописнее.

– Его-кто?

– Его отец, что сидит прямо перед тобой. Неужели ты не заинтересовался им? Какое у него прекрасное лицо!

– Эх ты, безмозглый методист [14] ! Не признал католического священника!

– Священника? А ведь верно! Чёрт возьми! Я и забыл: обет целомудрия и всё такое прочее… Что ж, раз так, будем снисходительны и предположим, что этот юноша – его племянник.

– Вот ослы! – прошептал Артур, подняв на Монтанелли смеющиеся глаза. – Тем не менее с их стороны очень любезно находить во мне сходство с вами. Мне бы хотелось и в самом деле быть вашим племянником… Padre, что с вами? Как вы побледнели!

Монтанелли встал и приложил руку ко лбу.

– У меня закружилась голова, – произнёс он глухим, слабым голосом. – Должно быть, я сегодня слишком долго был на солнце. Пойду прилягу, carino. Это от жары.

* * *



Проведя две недели у Люцернского озера, Артур и Монтанелли возвращались в Италию через Сен-Готардский перевал. Погода благоприятствовала им, и они совершили не одну интересную экскурсию, но та радость, которая сопутствовала каждому их шагу в первые дни, исчезла.

Монтанелли преследовала тревожная мысль о необходимости серьёзно поговорить с Артуром, что, казалось, легче всего было сделать во время каникул. В долине Арвы он намеренно избегал касаться той темы, которую они обсуждали в саду, под магнолией. Было бы жестоко, думал Монтанелли, омрачать таким тяжёлым разговором первые радости, которые даёт Артуру альпийская природа. Но с того дня в Мартиньи он повторял себе каждое утро: «Сегодня я поговорю с ним», и каждый вечер: «Нет, лучше завтра». Каникулы уже подходили к концу, а он всё повторял: «Завтра, завтра». Его удерживало смутное, пронизывающее холодком чувство, что отношения их уже не те, – словно какая-то завеса отделила его от Артура. Лишь в последний вечер каникул он внезапно понял, что если говорить, то только сегодня.

Они остались ночевать в Лугано, а на следующее утро должны были выехать в Пизу. Монтанелли хотелось выяснить хотя бы, как далеко его любимец завлечён в роковые зыбучие пески итальянской политики.

– Дождь перестал, carino, – сказал он после захода солнца. – Сейчас самое время посмотреть озеро. Пойдём, мне нужно поговорить с тобой.

Они прошли вдоль берега к тихому, уединённому месту и уселись на низкой каменной стене. Около неё рос куст шиповника, покрытый алыми ягодами.