Памяти Кампанеллы   ::   Пьецух Вячеслав

Видимо, хозяйке было неизвестно слово "метаморфоза", поскольку на лицо ее легла тень размышления, но когда мы вместе вошли в избу и оказались в приютной горнице, убранной главным образом салфеточками, вырезанными из бумаги, она меня, кажется, поняла и завела небольшую речь:

- Я, по совести говоря, пока с утра таблеточку не приму - прямо не человек! Мне сын присылает из Мордасова такие таблетки, навроде витаминов, которые принимаются натощак, чтобы я поддерживала свой стареющий организм. Сын у меня отличный, про свою мать не забывает, прямо золото, а не сын!

И она указала рукой на большой фотографический портрет, висевший на правой стене между пуком какой-то сушеной травки и вышивкой под стеклом: с портрета на меня посмотрел приятный молодой человек, неуловимо похожий на химика Менделеева, во всяком случае, у него было такое же, строго-одухотворенное, профессорское лицо. Это был первый гражданин города Мордасова, которого мне довелось узреть, и облик его, замечу, навевал, с одной стороны, непонятное беспокойство, а с другой стороны, беспочвенные мечты.

Потом мы с хозяйкою пили чай и закусывали яичницей на сметане, причем мой взгляд то и дело упирался в бутылку из-под вина, стоявшую на подоконнике, точно что-то значительное было в этой бутылке из-под вина. Между тем хозяйка подробнейшим образом объяснила мне дорогу на Мордасов, а после, когда мы уже вышли в сени, ни с того ни с сего подарила мне подростковый велосипед. Я был польщен, но, в сущности, попал в сложное положение: по ноябрьской погоде передвигаться на таком сугубо летнем виде транспорта было крайне неудобно, но еще неудобнее было бы отказаться от неслыханного подарка, и, как говорится, рассыпавшись в благодарностях, я приторочил к багажнику свой клетчатый чемодан.

Первым ориентиром по пути в Мордасов был песчаный карьер, откуда начиналась правильная дорога; иду себе не спеша, качу без особых усилий велосипед и размышляю о тайне человеческого сознания: вот велосипед - вещь в моем положении ненужная, даже обременительная, но поскольку он мне достался даром, на душе было как-то содержательно, окрыленно, говоря попросту - хорошо. Или, может быть, это на меня так подействовал пейзаж: справа, на просторе, виднелись три причудливо изогнутые сосны, которые радовали глаз зеленью своей хвои, слева глухой стеной стоял смешанный лес, а впереди вилась коричневая дорога, постепенно терявшаяся в далекой, белесой мгле. Как бы там ни было, но думалось о возвышенном, хотя ногам было холодно, постоянно звенело в ушах и давало о себе знать давно не менянное белье. Но это еще что: Томмазо Кампанелла написал свой "Город солнца", отбывая двадцатисемилетний срок заключения, томясь в подземной тюрьме, сидючи на хлебе да на воде...

Вдруг - точно что-то щелкнуло у меня в голове, включив ослепительное жемчужное освещение, и сами собой родились стихи:

На окне стоит сосуд,

Из него вино сосут...

Это были первые сочиненные мною самим стихи, и я так обрадовался внезапно прорезавшемуся таланту, как, вероятно, не радовался никогда.

Но веселился я недолго: на подходе к песчаному карьеру откуда ни возьмись выскочили два мерзавца и отобрали велосипед, предварительно показав мне предлинный столовый нож. Хотя по-настоящему было жалко только тонометра, лежавшего в чемодане, этот грабеж среди бела дня настолько меня рассердил, что я пошел вслед за мерзавцами, строя им дорогой укоризненные глаза.

Наконец один из мерзавцев мне говорит:

- Шел бы ты, парень, Христос с тобой.

- Ага! - отвечаю. - Так вы еще и верующие!

- В нашем положении без этого ни ногой.

С этими словами они исчезли; еще минуту тому назад мерзавцы спускались к балочке, заросшей высохшим камышом, и вдруг исчезли, точно давешнее приключение привиделось мне во сне. Я огляделся по сторонам: впереди лежала балочка, слева и справа расстилались заснеженные поля, сзади вилась тропинка, вернее, целая сеть тропинок, которые причудливо путались меж собой.