Парижский эрос(Часть 4 тетралогии Люди доброй воли )   ::   Ромэн Жюль

Хозяин всякий раз, чокнувшись с ними, поднимает рюмку так, словно, умирая от жажды, собирается осушить ее одним глотком. Но ухитряется проглотить только каплю, а остальное, пока гости разглагольствуют, выплеснуть в ведерко, поставленное для этой цели под стойку. Хозяин, уроженец Шодзег, терпеть не может того, что парижане называют напитками. На своих клиентов, любителей выпить, он смотрит так же, как колонист на туземцев. Они для него люди во всех отношениях презренные, с отталкивающими обычаями, с нелепым жизненным идеалом. Но приходится с ними общаться по долгу профессии, раз уж он сюда приехал нарочно с тем, чтобы составить себе среди них состояние. Через двадцать лет, через пятнадцать, быть может, он расстанется с этим сбродом, снова сойдется на родине с людьми, достойными так называться, тоже сумевшими накопить деньги, вместо того, чтобы разбросать их по трактирным стойкам, и будет с ними, по воскресеньям, не торопясь, распивать овернское винцо в угловом кабачке на площади.

Возчики уходят. Затем игроки в Занзибар. Эдмонд приближается. Хозяин ему протягивает руку:

– Как поживаете, господин – кхе-кхе-кхе?…

Это модулированное хрюканье, в случае надобности – с покашливаньем, у него обычно следует за "господином", когда он обращается к одному из обитателей этого квартала, которого знает только в лицо. Эдмонд иногда покупает у него пачку папирос, но не "выпивает" почти никогда, уроженец Шодзег уважает его от этого не меньше, а больше. "Выпивающие" нужны для того, чтобы жители Оверни могли в Париже обеспечить свою старость. Но время от времени приятно пожать руку человеку непьющему, созданию разумному.

Пользуясь отсутствием посетителей, Эдмонд спрашивает вполголоса:

– Вы заметили двух субъектов, только что тут сидевших? – он кивает в сторону столика у дверей.

– Да.

– Вы их знаете?

– Только и знаю, что они бывают довольно часто то у меня, то напротив, на площади.

– Они живут в этом квартале?

– Не думаю. Иногда они здороваются за руку с двумя или тремя местными хулиганами, но кажется мне, что они приходят снизу.

– Со стороны Бельвильского бульвара?

– Да, с той стороны. И на мой взгляд, это мазурики чистейшей воды.

Овернец произнес это с трещащими "р", звенящими "д", и тон его контрастировал с безразличной любезностью обычных его речей.

– У вас есть к ним дело?

Эдмонд колеблется.

– Да как сказать. Тот из них, что поменьше, – вы знаете, черный, с усиками, он здесь сидел.

– Да.

– Вы знаете его так же мало, как другого?

– Так же мало.

– Ну так вот… У меня есть младшая сестра. Вы ее, может быть, уже заметили… Этот шкетик, о котором я вам говорю, с некоторых пор, кажется мне, ударяет за нею.

– О, но в таком случае…

Хозяин по-видимому, очень взволновался вдруг. Он суетится за стойкой, хватается за передник короткими пальцами пухлой руки.

– О, в таком случае вам нужно понаблюдать за ними. О, я понимаю вас прекрасно… прекрасно.

Еще громче гремит его "р". Он хватает бутылку хинной с полки, откупоривает ее.

– Выпейте-ка. Да, да, я угощаю вас… Это вам не повредит. Разумеется, можно и ошибиться. Положительно утверждать что-либо я не берусь. Но людьми порядочными они едва ли могут оказаться. Ваше здоровье! Они бы не шлялись так, будь у них какое-нибудь ремесло. Это лодыри отъявленные.

– Из-за этого я сегодня утром на завод не пошел. Право, это мне покоя не давало. Я предпочел потерять полдня работы. Решил в этом деле разобраться. У меня еще вчера вечером было с сестрой объяснение…

– Он сюда не повидаться ли с нею приходил?

– Сейчас? Нет, нет. Она на работе. Далеко отсюда.

– Ах ты, беда какая. Представляю себе, будь это моя дочь… Послушайте, я хорошо знаком с одним сыщиком, он сюда заглядыает иногда. Хотите, я наведу у него справку об этом парнишке?… Помилуйте, в таких делах как не помогать друг другу.