Печальные музыканты   ::   Андерсон Шервуд

Она хватала большие ножницы и уже начинала кромсать ими шерсть собаки, но руки у нее тряслись. "Так что же, стричь или не стричь?" И минуты через две она решала, что стричь все-таки не стоит, "Очень уж она будет страшная!" говорила себе старуха, оправдывая тем самым свою нерешительность.

Наступало самое жаркое время, собака ходила, высунув язык, изнывая от жары. И вот, старуха снова бралась за ножницы. Собака терпеливо ждала, но хозяйка сначала выстригала широкую борозду у нее на спине, а потом опять приходила к выводу, что стричь не стоит. Ей, должно быть, казалось, что, срезая такую великолепную шерсть, она вместе с ней срезает и куски мяса. И продолжать она уже не могла. "Нет, нельзя же ее так уродовать!" - думала она, с самым решительным видом откладывая ножницы в сторону. И все лето бедная собака ходила какая-то пристыженная и смущенная.

Думая про собаку, Уил невольно улыбался и то и дело посматривал на своего спутника. Несуразный костюм старика чем-то напоминал ему наполовину остриженную овчарку. Как и та, старик выглядел смущенным и пристыженным,

Теперь Уил начал уже извлекать для себя пользу из этой встречи. Ему надо было взглянуть в глаза какой-то правде, а он не мог, не находил в себе сил. С тех пор как он покинул дом, вернее даже раньше - с той самой минуты, когда он вернулся из деревни и сказал Кэт, что хочет уехать, да все время гнал от себя какие-то мысли. А тут вот этот старичок и собака с выстриженной спиной вытеснили то, другое, помогли ему забыть о себе.

Вспоминался Бидуэл в ясный летний вечер. Старуха, хозяйка собаки, стоит у себя на крыльце. Собака вдруг вскакивает и бросается к воротам. Зимой, когда шерсть у нее опять отрастала, она не давала спуску ни одному мальчишке и поднимала каждый раз отчаянный лай. А на этот раз она полаяла было чуть-чуть, а потом притихла. "Я ведь и на собаку-то не похожа, и совсем мне не пристало обращать на себя внимание!" - должно быть, решила она. И вот она сначала яростно кидается к воротам и открывает пасть, чтобы залаять, а потом вдруг, как будто одумавшись, поджимает хвост и торопливо семенит домой. Мысли эти смешили Уила. С тех пор как он покинул Бидуэл, ему в первый раз стало весело.

Старик продолжал рассказывать о себе и о своей жизни, но Уил уже не слушал его. Самые противоречивые чувства боролись в нем: будто два голоса переговаривались вдалеке, а он безмолвно стоял где-то в длинном коридоре и только прислушивался к ним. Голоса эти доносились из разных концов дома, и он никак, не мог решить, которому из двух отдать предпочтение.

Конечно, Уил оказался прав, - старик был корнетистом. Так же как и отец, он, должно быть, играл в духовом оркестре, и на полу в потертом кожаном футляре лежал его инструмент.

Спутник Уила рассказал, что жена его умерла и он, уже пожилым человеком, женился вторично. У него были кое-какие сбережения, и вот он ни с того ни с сего перевел все на имя своей второй жены, которая была моложе его на пятнадцать лет. Она завладела деньгами, купила большой дом в рабочем районе Эри и стала сдавать комнаты с пансионом.

И вот, в собственном же доме, старик как-то совершенно потерялся. Его ни во что не ставили. Так уж вышло. Надо было думать о жильцах - заботиться об их нуждах. У жены его было два уже почти взрослых сына; оба работали на заводе.

Само то себе это было не плохо, за содержание сыновья платили, что полагалось, но и с их нуждами тоже надо было считаться. Раньше, перед тем как лечь спать старик любил поиграть на корнете, а теперь он каждый раз боялся кого-нибудь потревожить.

Ему становилось не по себе; он ходил из угла в угол, стараясь ни с кем не заговаривать и вообще не попадаться никому на глаза. Одно время он даже хотел устроиться работать на заводе, но его туда не приняли, помешали его седины.