Пенсионеры   ::   Можаев Борис Андреевич

Давайте голосовать: кто за то, чтобы Максиму Минеевичу Пустовалову назначить пенсию в двадцать рублей? – спросил, поднявшись, председатель колхоза.

Зал не колыхнулся, ни одна рука не вскинулась кверху.

– Понятно… Кто за пятнадцать?.. Как всем… Единогласно!

– А ежели как всем… – затрясся от негодования Минеевич, – сами и заседайте. В насмешку сидеть не желаем.

Он с грохотом отодвинул стул и вышел из президиума в зал.

– От дак вырешили!..

– Прямо как в лагун смотрели…

– Совершенно правильные слова…

– По первому вопросу все, – сказал председатель колхоза. – Шестнадцать пенсий выдали, две отказали. На второй вопрос разное. Слово имеет председатель сельсовета Бобцов Федосей Иванович.

Федосей Иванович подошел к столу, раскрыл папку с делами, солидно откашлялся.

– Поступила жалоба от гражданки Криволаповой Евдокии Семеновны на Силантьева Парамона Ивановича и на Черепенникова Федула Матвеевича в том, что они, отперев замок, вошли в дом Криволаповой, выпили осадки от пива, хлебную опару и съели на закуску картошку для поросенка. Посему поросенок визжал, когда пришла хозяйка. Вопросы имеются?

– Судить их надо колхозным судом чести!

– Хорошенько их приструнить! Они, как попы, по дворам шастают…

– В таком разе суд колхозной чести занимает свои места в составе председателя Фетиньи Петровны и заседатели – я и Егор Иванович.

– Подсудимые, встаньте! – приказывает Фетинья Петровна, глядя в папку Федосея Ивановича.

Федул и Парамон встают. Парамон в отличие от Федула сух, с бритым морщинистым лицом; впалые щеки придают ему мрачный аскетический вид, и смотрит он в пол, как заговорщик.

– Как вы проникли в избу Криволаповой?

– Подошли – замок висит… Ну, мы его шевельнули. Я шевельнул замочек ай ты, Федул? – спрашивает Парамон.

– Чего его шевелить? Это он от ветру.

– От ветру?! Эх, бесстыжие ваши глаза, – встает Криволапиха. – Небось палец-то об замок зашиб?

Парамон тычет в ее сторону обвязанным тряпицей большим пальцем:

– На, посмотри, на нем шкуры нет!

– А чо у тебя с пальцем-то? – спрашивает Фетинья Петровна.

– Чирьяка под ногтем. Фельдшер говорит: исделай ванную и помочи… Авось отмякнет. Я скипятил чугунок да сунул туда палец-то. Вся шкура и спустилась, как чулок.

– Не отвлекайтесь! Что в избе делали? – строго спрашивает председатель сельсовета.

– А что там делать? Чай, не на работу мы ходили к Криволапихе, – огрызается Федул.

– Не рассуждать! Отвечайте согласно уставу… – повышает голос Федосей Иванович.

– Посмотрели, посмотрели – вроде никого и нет…

– А вы думали – там гостей застолица? – спрашивает ехидно Фетинья Петровна.

– Пускай Федул скажет.

– Я, значит, заглянул на шесток – лагун не лагун и чугуном не назовешь. Ну, вроде бидон… стоит. А в нем и пива-то нет, так – гушша.

– Одна видимость.

– Мы ее выпили…

– Там малость было… На донышке.

– А больше ничего не брали?

– Боле ничего…

– Ах, совесть ваша! – восклицает Криволапиха. – И где ж на донышке! Там более полбидона было. Опара хлебная в деже неделю стояла – и ее выжрали. А кто картошку съел? Поросенку стояла в чашке на скамье… Девки лапшу не доели – я ее тоже туда. Пришла я – поросенок визжит. Я хвать чашку, а там и отчистков нету. Все подчистую стрескали. Хряки они, хряки и есть… – Криволапиха села под общий хохот.

– Что будем с ними делать? – спросила Фетинья Петровна.

– Выговор записать в дело.

– Пускай покаются.

– Граждане колхозники! – переждав шум, говорит Федул. – Ну чего с кем не бывает? Простить надобно. А мы более не будем.

– А Парамон?

– А что Парамон? Иль я чужих коров доил? – вскидывается он. – Не более других пил…

– Хорошо, запиши им выговор, – сказала Фетинья Петровна.

В зале задвигали стульями.