Переподготовка   ::   Успенский А

Лишь после его осенила счастливая мысль:

- Знаете, теперь весна... Так, ведь?

Заведующий при этих словах осклабился. Очевидно, слово "весна" вызывало у него представление не об одних только разбитых школьных стеклах, а и о предметах более приятных.

- За весной же последует лето, - продолжал заведующий. - Так ведь?

Он нарочно тянул, смаковал свою мысль, - продлить наслаждение, - но Азбукин был нетерпелив и потому вставил:

- А за летом следует осень, потом - зима.

Лицо заведующего погасло.

- Не то, не то! Вы не так понимаете меня. Зачем же осень и зима? Ведь, теперь весна, а за весной - последует лето.

- Ну да, лето, - поддакнул Азбукин, желая попасть в тон начальству.

- А раз лето, то на что же стекла? - сказал заведующий.

Азбукин настолько был ошарашен мудростью заведующего, что язык у него не повернулся, чтобы заикнуться еще о чем-либо - о кружках, стеклах, об осени, зиме.

Выйдя из кабинета заведующего, Азбукин подошел к барышне-бухгалтерше, отличавшейся неприступностью.

- Как же насчет жалованья-то? - спросил он осторожно и ласково вместе.

- Насчет жалованья? - недовольно фыркнула крепость, - ишь чего захотели!

- Да я думал... - еще более ласково и приветливо продолжал Азбукин.

- Вот и не думайте, - еще более грозно надвинулась крепость.

- Да я не буду... извините, - совсем уже сдаваясь, пролепетал Азбукин.

- Жалованье вы получите на следующей неделе.

- А сколько? - полюбопытствовал осмелевший Азбукин.

- По рассчету 160 миллионов в месяц. Вероятно, ячменем.

- Да, ведь, это же мало. Ведь, самый последний служащий больше получает. Ведь, сторож исполкома больше получает...

- А вы - шкраб, - неожиданно сурово хлопнула крепость, - тоже захотели!

Тут только, Азбукин, понял всю неуместность своей горделивой попытки сравнять себя со сторожем исполкома и - умолк.

Что-ж, верно, шкраб, - горько подумал он. - Ведь, "сторож" звучит гордо, - его можно даже переделать в величавое: страж. Кстати, вспомнился стих Пушкина:

- Маститый страж страны державной.

А шкраб? И звучит-то даже не по-человечески, а напоминает какое-то животное, не то ползающее по земле, не то живущее в воде. Животного этого Азбукин никак не мог досконально припомнить, не взирая на все потуги, потому что в естествоведении был слаб.

Пробыв в задумчивости несколько более четверти часа (тут он, не желая того, сопоставил себя с Сократом, который мог целые сутки пробыть в этом состоянии), Азбукин решил выйти из отдела. А на улице его ждало солнце, такое ласковое. Теперь, вытаскивая бумагу из кармана и припомнив все, что пришлось ему пережить в отделе, Азбукин всю свою нежность перенес на солнышко, которое не строило каверз, как секретарь отдела, не важничало, как заведующий, и не открывало и не захлопывало ворот, как неприступная крепость.

- Милое, - с чувством помыслил о дневном светиле Азбукин, оно одинаково проливает благодать и на сторожа исполкома, и на несчастного шкраба. Если бы люди брали с него пример!

Той порой он окончательно извлек из кармана бумагу и начал читать.

По мере чтения, глаза Азбукина расширялись, и интерес к читаемому настолько усилился, что он даже и не заметил, как кое-кто из прохожих, тут же рядом несколько раз чихнул. А обыкновенно он не упускал случая, если кто-нибудь по близости от него чихал, вежливо пожелать: будьте здоровы.

Бумага была циркуляром о переподготовке учителей. Она озадачила, ошеломила Азбукина.

Чтобы придти в себя, Азбукин по складам, водя пальцем, прочел ее заглавие:

ГОЛОВОТЯПСК.