Пещное действо   ::   Етоев Александр

В мешке, как вы уже догадались, обыкновенные человеческие черепа…

— Значит, этот его мешок…

— Кладовая для ваших голов, — закончил за него Жданов. И усмехнувшись, поправился: — Наших.

— Послушай, а как же ты? И штаны? — Пучков кивнул на ждановскую тонзурку и безразмерные Кишкановы шаровары.

— А что — я? Простая житейская наблюдательность. Нос у него какой? Сизый. От этого я и плясал. Тебе, Зискинд, как любителю исторической точности скажу вот что. Кишкан работал в замке Цепеша пивничером — завом винными погребами. А вино из погребов графа считается лучшим в Европе. И это странно, потому что виноград на его земле, я извиняюсь, говенный. Способ приготовления, естественно, хранился в великой тайне, а наемные мастера-виноделы загадочным образом исчезали.

— О…— открыл рот Пучков.

— Откуда я это знаю? Он, — Жданов показал на Кишкана, — как всякий приличный пьяница считает себя писателем. Сочинение, которое он крапает последние десять лет, называется «Вехи жизненного пути». Я нашел рукопись в шароварах, когда мы поменялись штанами. Почерк такой, что текст почти не читается, но кое-что я разобрал. Например, секрет Цепешова вина. Оказывается, делать его так просто, что узнай об этом Европа, Цепеш быстренько бы пошел по миру. Всего-то умения

— добавляй к мере вина четверть меры человеческой крови.

Кишкан зашевелился во сне и нервно передернул плечами.

— Минуточку, — Жданов запустил руку под шаровары и достал стеклянную трубку, по виду схожую с градусником. На одном из ее концов была навернута резиновая присоска. Размахнувшись, он пришлепнул прибор к багровой полосе кожи между воротом и заросшей скулой Кишкана.

— Илла лахо, — пробормотал Кишкан, а Жданов уже вертел стекло перед носом.

— Остается десять минут, — сказал он, изучив показания. — Пучков, ты спрашивал про шаровары. Их я не то чтобы обменял, просто убедил его спьяну, что в Европе, куда он собрался драпать, мода на шаровары прошла.

— Зачем это тебе, Жданов?

— Не знаю, вдруг захотелось. А почему нет? Удобно, не тесно, отличная защита от мух. И потом — не обменяйся я с ним штанами, как бы мы получили рукопись? Вот ты, Анютка… Постойте, а где Анютка?

Анны Павловны нигде не было. Ни за машиной, ни под машиной, ни на дороге.

— Может, она дело справляет? Пойду посмотрю в кустах. — Жданов обшарил кусты, покричал, поаукал и ни с чем вернулся к машине. — Чертова баба. Леший ее что ли унес?

— Слишком он был красивый, леший, — улыбнулся Капитан.

— Не понял. Ты про кого? — Жданов подозрительно на него посмотрел.

— Про того, к кому она побежала, когда ты ставил Кишкану градусник. Он стоял вон за тем дубом.

— Слушай, ты, пьяная кочерыжка. Значит, все видел, дал ей спокойно уйти и думаешь, так и надо?

— Жданов, Жданов… Знал бы ты, Жданов, как у нее светилось лицо, когда она его увидала. Я с детства не помню такого счастливого света. Если бы женщина когда-нибудь вот так на меня посмотрела, я…— Улыбка его стала печальной, а голос тихим. — Я не то что год, я бы всю жизнь отдал за такой взгляд.

— Дурак, — безнадежно махнул рукой Жданов.

— Сам ты дурак, — сказал молчавший до того Зискинд. — И души у тебя ни на грош.

— Ну и этого понесло — «души». Что такое душа, я, может быть, побольше вашего знаю. И злой я потому, может быть, что не на меня она посмотрела. Обидно, просто сдохнуть хочется, так обидно.

— И мне, — тихо сказал Пучков.

— Тьфу! Как в обмороке — взгляд, свет…— Жданов яростно натирал виски. — Этот через минуту проснется, а мы тут сопли пускаем. Уходить надо. Забыли? — Он с размаху поддал мешок. — И вообще, все, что есть на свете, все это плотской обман и прельщение. Чьи это слова, Зискинд?

— Апостола Иоанна.

— Вот видишь. Соблазн для глаз — тело красивое. Заводи Пучков, сматываемся.

— Я пробую. Не хочет она заводиться.