Письмена на теле   ::   Винтерсон Джанет

Ты ведь понимаешь это, правда?

Ее любовник встает и идет в туалет. Обнаженная женщина приподнимается на локте и продолжает свой монолог обращаясь по направлению к ванной.

15

ОБНАЖЕННАЯ ЖЕНЩИНА Только недолго, милый. (Делает паузу). Я пыталась убрать тебя из своих мыслей, но мне кажется, я не могу убрать тебя из своей плоти. Я думаю о твоем теле день и ночь.

Когда я пытаюсь читать, то что я читаю - это ты. Когда я сажусь есть, то что я ем - это ты. Я женщина средних лет, счастливая в браке, но все что я вижу - это твое лицо.

Что ты сделал со мной?

Ее любовник плачет. Конец сцены.

Очень лестно осознавать что ты и только ты, великий любовник, смог сделать это. Что без тебя этот брак, хотя и несовершенный, но существующий, во многих отношениях патетический, разрастался бы на своей скудной диете и, если бы и не разрастался, то по крайней мере, не высох. Он высох, лежит размякшей и бесполезной ракушкой брака - оба его обитателя сбежали. И тем не менее люди собирают ракушки, не так ли? Тратят на них деньги и выставляют их на своих подоконниках. Некоторые восхищаются ими. Мне пришлось повидать большое количество знаменитых ракушек, и в еще большее количество мне довелось подуть, Там, где оставленная мною трещина была слишком глубока, чтобы ее можно было исправить, ее обитатели попросту повернули ее испорченной стороной в тень.

Вот видишь? Даже здесь, в этом глубоко личном месте мой синтаксис стал жертвой этого обмана. Не мне приходилось совершать все эти вещи: рубить узел, взламывать замок, чтобы смыться с вещами, которые мне не принадлежали. Просто дверь была открыта. По правде говоря, она не сама открыла ее. Ее дворецкий открыл для нее эту дверь. Его звали Скука. Она сказала "Скука, раздобудь мне развлечение". Тот ответил: "Хорошо, мадам" и надел свои белые перчатки, чтобы не оставить отпечатков на моем сердце, когда тихонько в него постучал; и мне показалось, что он сказал мне, что его зовут Любовь.

Ты думаешь я пытаюсь увильнуть от ответственности? Нет, все мои поступки осознаны, они были осознаны мной и тогда, когда совершались. Но я не стою в церкви, не жду в очереди в бюро регистрации браков, не клянусь хранить верность до гроба. Я не осмеливаюсь на это. Я не говорю "Этим кольцом я связываю себя узами брака". Я не говорю "Своим телом я поклоняюсь тебе". Как можно говорить это одному человеку и с радостью спать с другим? Не следует ли нарушать клятву таким же образом, как и давать ее - на виду у всех?

Странно что брак, этот публичный показ, открытый для всех, открывает путь самой тайной из всех связей - супружеской измене.

Однажды у меня была любовница, ее звали Вирсавия. Это была женщина, счастливая в браке. Мне начинало казаться, что мы с ней - экипаж подводной лодки. Мы ничего не могли говорить друзьям, по крайней мере она не могла говорить своим, потому что это также были и его друзья. Мне нельзя было говорить своим, потому что она просила меня не делать этого. Мы погружались все глубже и глубже в нашем гробу с изнанкой из любви, с изнанкой из свинца. "Говорить правду", говорила она "это роскошь, которая нам не по карману". Поэтому ложь, становилась добродетелью, экономным существованием, которое мы должны были вести. Говорить правду было слишком больно, поэтому ложь стала добрым делом. Как-то раз я говорю ей: "Я собираюсь сказать ему правду". Это случилось по прошествии двух лет, когда мне показалось, что она должна уйти от него, наконец-то, наконец-то, наконец-то. Слово, которое она употребила в ответ: "Чудовищно". Чудовищно сказать ему. Чудовищно. Мне вспомнился Калибан, прикованный цепями к своей адской скале. "Пусть красная чума унесет вас за то, что вы научили меня говорить".