Племянник Вольтера   ::   Энценсбергер Ханс Магнус

Да, таковы уж вы, господа философы! Если наш брат изречет нечто разумное, так разве только случайно. Но, смею вас заверить, я вполне отдаю себе отчет в том, что говорю, по меньшей мере так же, как и все вы.

ФИЛОСОФ. Тогда объясните, почему стать чулочником было бы лучше для него самого?

ПЛЕМЯННИК. Но это же абсолютно ясно. Он и я, мы бы вели развеселую жизнь. Ему не пришлось бы сражаться с сильными мира сего. Никто бы не освистывал его пьес, ему не нужно было бы рыться во всевозможных фолиантах, и шевалье де Роан9 не приказывал бы, чтобы его поколотили. Будучи торговцем шелком с улицы Сент-Оноре, он бы не смог обойтись без меня. А я устраивал бы для него великолепные забавы - аппетитных девиц, чтобы отвлечься от монотонной семейной жизни, увеселительную поездку на лоно природы, первоклассное шампанское, партию в рулетку. Все это вещи, в которых я знаю толк!

ФИЛОСОФ. Ноль по имени Вольтер - вот, что было бы для вас предпочтительнее. К счастью, природа мудрее, чем племянник, она создает не только торговцев чулками, но и личности феноменальные.

ПЛЕМЯННИК. Но раз уж эта самая природа так мудра, как вам кажется, то почему она сотворила из него не эталон добродетели, а настоящего разбойника с большой дороги. Это ваши слова, господин философ.

ФИЛОСОФ. Кто знает! Пожалуй, одно невозможно без другого. Смелость без страстности и искусство без сумасбродства. Все зависит от того, каково единое целое, какова совокупность, а о ней мы знаем слишком мало, чтобы прославлять ее или бранить. Возможно, она - ни то, ни другое, ни хороша, ни дурна.

ПЛЕМЯННИК. При всем желании я не понимаю, что это должно означать совокупность. Наверное, это философия, но тогда я должен вам сказать: подобные вещи меня не занимают. Для меня главное, чтобы в этом едином целом, о котором вы говорите, присутствовал я. Мир без меня не слишком бы мне нравился. Лучше быть личностью ничтожной, беспардонным болтуном, чем вообще не существовать. И все же... все же...

ФИЛОСОФ. Продолжайте.

ПЛЕМЯННИК. И все же я бы желал быть другим.

ФИЛОСОФ. Вот как!

ПЛЕМЯННИК. Невзирая на риск стать значительным, выдающимся, гениальным человеком.

ФИЛОСОФ. Так я и думал.

ПЛЕМЯННИК. Великое творение, мировая слава, бессмертие! Ах, какие слова! Все эти восхваления способны привести меня в неистовство. Да, черт побери, я завистлив. Ничто не читаю я с таким удовлетворением, как писания какого-нибудь тупого рецензента, поносящего великих людей. Ничто я не слушаю с такой радостью, как сплетни об их грешках, их болезнях, их поражениях. Тогда мне становится легче сознавать, что из меня ничего не вышло. Да я, наконец, и сам писал критические статьи, да, было время, когда меня побаивались. Не смейтесь! Я даже стихи сочинял. Этого никто не может отрицать.

ФИЛОСОФ. Разумеется, нет.

ПЛЕМЯННИК. А почему об этом не говорят? Почему никто меня не печатает? Потому что я посредственность. Совершеннейшая посредственность. И по этой причине я ненавижу своего дядю. Когда он в конце концов умрет, и я найду в его письменном столе несколько рукописей, знаете, что сделаю? Я без колебаний поставлю под ними свою подпись, и издатели будут из-за них драться.

Философ смеется.

Всякий раз, когда я смотрю какую-нибудь его пьесу, мне хочется рыдать от бешенства, ибо приходится признать: тебе таких стихов не написать никогда. (Декламирует.)

"Постой, я клевету и зависть сам познал.

Ах! Честный человек где оных избегал?

С младенчества гоним, в напастях возрастая,

И с мужеством одним скитаясь в край из края,

Я зрел, как зависти везде шипят уста;

Я зрел от юных лет, что мрачна клевета

Равно в республиках, как в царствах обитает,

И из нечистых уст яд черный извергает".10

ФИЛОСОФ. "Яд черный извергает"? Что ж, это, наверное, не лучшая его пьеса.