Плотницкие рассказы   ::   Белов В И

Я пнул валенком нижнее бревно, и в бане стало светло: гнилое совсем, оно вылетело наружу. Олеша простукивал обухом другие бревна. Начиная с третьего ряда, они были звонкие, значит, ядреные. [494] Старик полез наверх проверять крышу и потолок. - Гляди не свались, - посоветовал я, но Олеша кряхтел, стучал обухом. - Полечу, так ведь не вверх, а вниз. Невелика беда. Теперь было ясно, что крышу и стропила можно не трогать. Мы присели на пороге, решив передохнуть. Олеша вдруг легонько толкнул меня в бок: - Ты погляди на него... - На кого? - Да вон Козонков-то, дорогу батогом щупает. Авинер Козонков, другой мой сосед, проваливаясь в снегу, при помощи березовой палки правился в нашу сторону. Ступая по нашим следам, он наконец выбрался к бане. - Ночевали здорово. - Авинеру Павловичу, товарищу Козонкову, - сказал Олеша, - наше почтение. Козонков был сухожильный старик с бойкими глазами; волосы тоже какие-то бойкие, торчали из-под бойкой же шапки, руки у него были белые и с тонкими, совсем не крестьянскими пальчиками. - Что, не отелилась корова-то? - спросил Олеша. Козонков отрицательно помотал ушами своей веселой шапки. Он объяснил, что корова у него отелится только после масленой недели. - Нестельная она у тебя, - сказал Олеша и прищурился. - Ей-богу, нестельная. - Это как так нестельная? Ежели брюхо у ее. И подхвостица, старуха говорит, большая стала. - Мало ли что старуха наговорит, - не унимался Олеша. - Она, старуха-то, может, и не разглядела по-настоящему. - Стельная корова. - Какая же стельная? Ты ее до ноября к быку-то гонял? Ты посчитай, не поленись, сколько месяцев-то прошло. Нет, парень, нестельная она у тебя, останешься ты без молока. Я видел, что Олеша Смолин просто разыгрывает Авинера. А тот сердился всерьез и изо всей мочи доказывал, что корова обгулялась, что без молока он, Козонков, вовек не останется. Олеша нарочно заводил его все больше и больше: - Стельная! Ты когда ее к быку-то гонял? - Гонял. [495] - Да знаю, что гонял. А когда гонял-то? Ну, вот. Теперь давай считать... - Мне считать нечего, у меня все сосчитано! Козонков окончательно разозлился. Вскоре он посоветовал Олеше думать лучше о своей корове. Потом как бы случайно намекнул на какое-то ворованное сено, а Олеша сказал, что сена он сроду не воровал и воровать не будет, а вот он, Козонков, без молока насидится, поскольку корова у него нестельная, а если и стельная, так все равно не отелится. Я сидел молча, старался не улыбаться, чтобы не обидеть Авинера, а он совсем разошелся и пригрозил Олеше, что все одно напишет куда следует, и сено у него, у Олеши, отберут, поскольку оно, это сено, даровое, без разрешения накошено. - Ты, Козонков, меня этим сеном не утыкай, - говорил Олеша. - Не утыкай, я те говорю! Ты сам вон косишь на кладбище, тебе, вишь, сельсовет разрешил могильники обкашивать. А ежели нет такого закона по санитарному правилу - косить на кладбище? Ведь это что выходит? Ты на кладбище трын-траву косишь, покойников грабишь. - А я тебе говорю: напишу! - Да пиши хоть в Москву, тебе это дело знакомое! Ты вон всю бумагу перевел, все в газетку статьи пишешь. За каждую статью тебе горлонару на чекушку дают, а ты по суседскому делу хоть разок пригласил на эту чекушку? Да ни в жись! Всю дорогу один дуешь. - И пью! - отрезал Авинер. - И пить буду, меня в районе ценят. Не то что тебя. Тут Олеша и сам заметно разозлился. - А иди ты, Козонков, в свою коровью подхвостицу, - сказал он. Козонков и в самом деле встал. Пошел от бани, ругая Олешу, потом оглянулся и погрозил батогом: - За оскорбление личности. По мелкому указу! - Указчик... - Олеша взялся за топор. - Такому указчику хрен за щеку. Я тоже взялся за пилу, спросил: - Чего это вы? - А чего? - обернулся плотник. - Да так, ничего... - Ничего оно и есть ничего. - Олеша поплевал на задубевшие ладони.