По стальным путям   ::   Семенов С А

За станцией, в темноте со снегом и ветром, длинная цепь товарных вагонов. Вагоны - неподвижны, чернеют полупризрачной цепью. Крыши их - мутные, сине-снежные, будто покрыты саваном синеватым. Где-то слабо грохотал маневрировавший паровоз. Вспыхивали в темноте, как молнии, огромные свистки. И у багажного вагона раздавались гулкие торопливые стуки железа о железо... Земля не похожа на небо! На земле торопливые стуки железа о железо, на земле тысячи, десятки тысяч плакатов: "Помогайте голодающим Поволжья", земля творит сказку о РеСеФеСеРе. А в небе? Небо над маленькой станцией - глухое, пустое, - глухое, как исполинский провал, как впадина в небытие. Из провала сползает, свисает грузная, рыхлая тьма. Ползет от неба к земле. Давит на поля, на города, на маленькую станцию, на мозг, на сердце... Поезд стоит полчаса. Доктор снова пьян: выпил остатки коньяку и теперь, под руку с товарищем Борисом, гуляет по платформе сквозь ночь и ветер. Доктор говорит, говорит, говорит. Товарищ Борис, слушая, подставляет грудь ветру... Неожиданно товарищ Борис прерывает доктора: - А скажите, доктор, отчего земля не похожа на небо? - Диалектика это-с, - заявляет доктор. - Я, милостивый государь, пятнадцать лет был земским врачем. Опровергните-с без диалектики... В его маленьких глазках мутно прыгает огонек отразившегося фонаря. - У вас в глазах фонарь, - с хмурой улыбкой говорит товарищ Борис. Доктор, шатаясь, останавливается, хлопотливо выдирает свою руку от товарища Бориса, потом сердито визжит: - Подло! Подло! Подло! С вами говорят о серьезных вещах. - Простите... Доктор на мгновение притихает, тупо смотрит в глаза. Под изношенными ресницами блестит мутное недоверие. Недоверие мелькает и гаснет. Вдруг доктор поворачивается круто и, стараясь выступать твердо, идет к поезду. Но шагов через пять срывает с себя меховую шапку и, размахивая ею, возвращается: - Знаете, знаете, что вы сделали с моей Россией? - Что? - с внезапной враждебностью спрашивает товарищ Борис. Доктор уныло размахивает шапкой. - Вижу, вот сердитесь, значит не правы... или как там говорится. А может нутро оберегаете от чужого глаза. Крепкие вы люди. А я вот не умею... - Короче, доктор. Доктор вздрагивает и надевает шапку. - Короче?! - злобно говорит он. - А с Россией что сделали? что?! Россия тысячу лет шла своей дорожкой... Их-хе-хе, тысячу лет, а вы короче... Не шла даже, а брела, плелась, - брела медленно, вразвалочку, потряхивая бедрами. Вот как плетутся толстозадые русские бабы с ведром воды. Вперевалочку. Вразвалочку. А вы, чорт знает зачем, поставили ее на рельсы. Зачем? Куда? А она вот пятый год летит, как сумасшедшая. Как этот скорый поезд... - А это верно! - Конечно, верно. Верно! Правильно! Да в чем беда-то? Лба она себе не расшибет. Не беспокойтесь! И вас рано или поздно под откос сбросит. Тоже верно! Да не в том дело, что вы под откос полетите. В том, том оно, что расплещет при этой скачке свое полное ведро до дна. А в ведре-то наше! Родное! Русское! - завизжал доктор. Товарищу Борису хочется ответить злобно и радостно, что Россия действительно поставлена на рельсы, что она летит, сломя голову, но летит, зная куда и зачем; и что она не потеряет своей народной индивидуальности, как не потеряет ее отдельный человек в обществе социально-равном. Но товарищ Борис, при свете фонаря, близко-близко перед собою, видит искаженное лицо и медлит. Доктор смотрит на него почти безумным взглядом. И вдруг с'еживается и опять идет к поезду. V. Стихийное. Поезд сорвался в мартовскую ночь. Скорый "Петроград-Москва" нагоняет простой. Через три минуты от станции - семьдесят верст! Через пять - семьдесят пять! ззууу, - свистит ветер, ггррр, угррр, - грохочут грузные вагоны. Грузные вагоны рвет, бросает, кидает. Под вагонами вихрь колес, лязг, треск, удары железа о железо.