Под сенью креста унии   ::   Черносвитов Владимир Михайлович

Может, голова слабая или притворяется? Пойдёмте, надо водворить его обратно. Вообще пора кончать это дело. Ну и время! Самую чёрную работу своими руками приходится делать. Стал бы я год назад пачкать руки о какого-то старшину. А теперь и это – улов. Ну, ничего, подождите, вот развернёмся… Пошли.

– Погодите, ведь сейчас должен прийти со сведениями от Пивня. И как вы, отец, допускаете, чтобы в этакое время господин Пивень по двое суток ни черта не сообщал о себе?

– Пивень опытный работник, преданный нашему святому делу. И осторожен.

– А где же ваш Стась болтается до сих пор? Тоже осторожен?

– Тоже. И я советовал бы вам не забывать, что мы имеем систему, которая спасает нас от провала: Стась должен увидеться с агентом А, тот – с Б, тот – с В, В – с Пивнем, и таким же порядком сведения Пивня идут обратно, причём каждый агент знает только двух других и то не всегда. Вот как.

– Ну, это правильно. Нас тоже так учили. Ага, вот и Стась!

Дверь, через которую вошёл отец Александр, открылась, и на пороге показался Стась. Лицо его было бледно, и весь он имел вид побитой собаки.

Стась делает шаг вперёд, и за ним в тайной комнате появляется молодой созетский офицер.

Собеседник отца Александра укрывается за широкой спиной духовного пастыря и, выхватив пистолет, целится в офицера. Зубы молодого человека лязгают, рука дрожит, но он быстро нажимает спуск – раз, другой, третий – офицер стоит, как Ахилл. «Проклятье!» – в ужасе кричит молодой человек и швыряет свой пистолет на пол. Отец Александр стоит, как изваяние.

– Руки вверх! – командует офицер.

Из широкого рукава сутаны в ладонь отца Александра скользит тёплый браунинг. О, нет! Духовный пастырь никогда не забывает снять предохранитель, как этот болтан янки.

– Руки вверх! – повторяет офицер.

Отец Александр медленно поднимает руки. Когда они почти выпрямились над головой, отец Александр отпускает подкладку, широкие рукава сутаны спадают к плечам, и – трах! – гаснет разбитая выстрелом лампа под потолком. Пастырь наугад делает ещё два выстрела – тьму раздирает чей-то вопль. Священник поворачивается и бросается к другой двери, ведущей наверх, в храм. Но тут же натыкается на что-то мягкое и вместе с ним кубарем летит, выронив браунинг. «А, мерзавец!» – рычит духовный пастырь и, схваченный руками солдат, бьёт сапогом в освещенную фонарём физиономию американца.

Всё это происходит в какие-нибудь две секунды.

Зажигается настольная лампа. Офицер разыскивает на полу фуражку. Тут же дёргается в конвульсиях и затихает простреленный пастырем Стась. Солдаты связывают и рассаживают спиной друг к другу американца и отца Александра.

Захаров распахивает дверь темницы старшины Курского – она пуста. Открывает вторую дверь – выход в храм.

– Обыскать церковь! – приказывает следователь.

Солдаты сразу же замечают припёртую тяжёлым распятием, но чуть приоткрытую дверь ризницы.

Следователь со своими помощниками обшаривают каждый уголок церкви, но старшины нет нигде. Окна высоко и целы, двери заперты, Захаров хмурится: «Неужели…»

«Вот он, наверное, где!» – догадывается следователь, заметив маленькую, тоже чуть приоткрытую дверку. За ней – лестница. Потянув за руку офицера, Соболь на всякий случай первый втискивается в узкий проход.

…По крутой каменной лестнице карабкается раздетый человек. Тело его избито, покрыто ссадинами, один глаз заплыл багровой опухолью. Но это пустяки по сравнению с мучительнейшей жаждой, которая сжигает все его внутренности, отбирает силы.

Кружится голова, единственный глаз застилает фиолетовая пелена, кажется, что ноги и руки вот-вот откажутся повиноваться.