Подари себе рай (Действо 1)   ::   Бенюх Олесь

А у вас, позвольте поинтересоваться, какая грамота за плечами?

Никита покраснел, шмыгнул носом, водил пальцем по аккуратной заплате на застиранных галифе.

- Обождите, - наконец, хрипло выдавил он из себя. - Мы научимся... всякой грамоте. Пооткрываем наши красные школы. И будут в них учиться такие, как я - пастухи и шахтеры.

Антонина Герардовна, сдерживая улыбку, обменялась взглядом с Ардальоном Игнатовичем.

- Чем же, осмелюсь полюбопытствовать, плохи те, которые были? баритон закурил папиросу и продолжил: - В них дюжинами пестовались и взрастали великие математики и философы, физики и писатели. Именно-с!

- Буржуйские школы нам ни к чему! - выпалил Никита. - Мы наш, мы новый мир построим!

- Кто был ничем, тот станет всем! - искусно модулируя, вывел свои сочным, богатым баритоном Ардальон Игнатович. - Так-то батенька!

И, отвечая на удивленно-восторженный взор Никиты, добавил:

- Выучил главный гимн вашей коммунистической литургии, когда пел в Милане. "Ла Скала" не только сердце мирового оперного искусства, но и наряду с тамошним университетом - мощный очаг гарибальдийских постулатов.

- Вождь Рисорджименто, главарь похода "Тысячи", - добавила неспешно Антонина Герардовна. - Впрочем, это-то вы, конечно, знаете. Джузеппе Гарибальди и против пап воевал, и Парижскую коммуну восторженно приветил. Ваш герой!

Никита молчал. Имя итальянского революционера он слышал лишь однажды, когда перед их дивизией выступал Троцкий. Было это несколько месяцев назад в Орле, после разгрома деникинцев. Неистовый Лев ораторствовал пламенно, обожавшие его войска слушали, затаив дыхание, радостно ревели "ура". Уже в "теплушке", после отправки дальше на фронт, Никита спросил комполка: "Кто такой этот... ну, который итальянец... что ли?"

Семнадцатилетний студент-второкурсник Киевского университета, пригладив редкие белесые усики, ломающимся баском ответил:

- Великий стратег классовых битв. Не марксист, но за Первый Интернационал стоял горой.

Теперь Никита вспомнил и свой вопрос и ответ комполка (боевой был хлопец, здiбний, жаль - погиб в рукопашном под Ейском - память у него была найкращая). Но он молчал, понимая, что знаний, грамотешки у него дуже мало для такой вдумливой розмовы.

На крыльцо стремительно вышел моложавый, с наголо выбритой головой мужчина в новеньком офицерском френче, галифе, щегольских шевровых сапожках.

- Господа! - воскликнул он, будучи в явной ажитации, но завидев Никиту, без малейшей паузы добавил, однако уже с несколько деланной фамильярной интонацией: - И товарищи! Домна Ильинична такой волшебный кулеш сотворила! Просит всех к столу.

Ардальон Игнатович галантно предложил руку Антонине Герардовне и, ведя ее церемонно в столовую, заметил тихо, так что расслышала одна она:

- Наш Константин Ларионович, знаменитый на всю Россию адвокат, объявляет о плебейской похлебке из пшена и сала, состряпанной провинциальной кухаркой, словно это нежнейший каплун с трюфелями, провансалем - ну и всем прочим, гениально изображенный лучшим шефом Парижа. O tempora! O mores!

Из всех, проживавших в доме "недобитков" адвокат был Никите наиболее симпатичен. С ним можно было запросто, без чинов беседовать на любую тему, спорить, доказывать свою точку зрения. Он обладал редким качеством - умел слушать других. Более того, ему явно интересна была противная точка зрения. Как-то зашел разговор о будущем. Инженер-путеец Евгений Викентьевич, старый брюзга, вечно недовольный всем на свете, заявил, что он не видит будущего у разрушенной войнами и революциями страны.

- То, что творится с нашими железными дорогами, уму непостижимо. Чтобы кардинально выправить положение, понадобится по меньшей мере сто лет. А промышленность? Заводы стоят, станки изношены, сырья нет. Шахты или взорваны или затоплены. Торговля... - он махнул рукой и запыхтел своей роскошной английской трубкой.