Подарок крестного   ::   Александрова Марина

Люди, не понимающие, что молчаливое горе куда более остро, чем то, которое без конца омывается слезами, дивились черствости матери покойной.

Но все сочувствовали Степану. Он, казалось, лишился разума. Горе подкосило его. Еще несколько дней назад Степан был веселым, улыбчивым человеком, влюбленным в свою красавицу-жену и с нетерпением ожидающим пополнения в дружной своей семье. За трое суток, прошедших со времени кончины Анастасии, он совершенно переменился. Теперь он выглядел почти что стариком. За одну ночь Степан поседел, и его лицо, не выражавшее ничего, кроме горя, способно было напугать кого угодно.

Когда же пришла пора опускать гроб в могилу, Степан, стоявший до того времени в каком-то тупом оцепенении, завыл в голос и с диким, нечеловеческим криком, кинулся на гроб.

Его оттащили, хотя он вырывался и все пытался спрыгнуть в разверстую могилу. Народ жалостливо охал и жалел несчастного. Пока могилу закидывали землей, обезумевшего от горя Степана держали двое дюжих молодцов.

Нет звука тоскливее и безысходнее, чем удары комьев земли о крышку могилы. Этой страшной, последней музыки не слышит уж усопший – рвет она сердце оставшимся на грешной этой земле…

Могилу закидали землей. Вскоре над ней вырос невысокий холмик из промерзшей земли, в который врыли кованый чугунный крест.

Поминальная трапеза затянулась допоздна. Народ все шел и шел. Люди рассаживались за столы, откушивали по три ложки кутьи и со скорбными лицами принимались за остальные поминальные блюда, время от времени поднимая стопки с зеленым вином – на помин души усопшей.

Степан ничего не ел, не пил. Он сам был похож на мертвеца, настолько бледно было его лицо, и лишь глаза его светились неистребимой тоской.

Люди разошлись поздним вечером. Марфа, командовавшая слугами во время поминок, настолько вымоталась, что решила ночевать в доме зятя. Василию было все равно – он был непотребно пьян и то и дело клевал носом.

Слуги довели Василия до ложа, и вскоре он уже спал мертвым сном, оглашая весь терем свирепым храпом. Уставшая Марфа нашла себе тихое пристанище в маленькой уютной каморке и обессилено опустилась на узкую постель.

Несмотря на усталость, сон не шел к Марфе. Перед ее мысленным взором прошла вся жизнь, в которой было так мало радостей и так много печали и слез. Нелюбимый грубый муж, которого она побаивалась, но была слишком горда, чтобы показать свою слабость. Никогда не был с ней ласков супруг, ни разу не приласкал от души. Знала Марфа – не люба она ему, да и не старалась милой быть. Она прекрасно знала о том, что Василий не чурается шумных застолий и догадывалась о том, что кроме нее он разделяет ложе еще со многими женщинами. По молодости это печалило женщину, но потом свыклась она и с этим, даже рада стала – пусть себе идет постылый, куда душе его угодно, лишь бы оставил в покое, не мозолил глаза, не принуждал долг супружеский исполнять!

Совсем бы тошно Марфе пришлось в холодном мужнином доме. Не только Василий, но даже и слуги невзлюбили ее за высокомерие. Да что она могла поделать? Не от гордости была она холодна и неприветлива, а от робости одной. Так и жила, непонятая, одинокая, пока не родила дочь – свою ненаглядную Настеньку. Все тепло, всю свою любовь отдала Марфа крошке дочери. Только лишь ради нее жила она на белом свете.

Настя подрастала, и Марфа с удивлением поняла, что Василий, не питавший ранее к дочери никаких нежных чувств, привязался к ней всей душой. Он проводил с Настей долгие часы, тетешкая ее и рассказывая какие-то нелепые, им же самим придуманные сказки.

Жизнь между тем текла своим чередом. Седмицы складывались в месяца, месяца в года. Марфа и оглянуться не успела, как дочь повзрослела и заневестилась.