Поднимите мне веки. Ночная жизнь ростовской зоны: взгляд изнутри   ::   Жиганец Фима

Савелкин начинает понимать, что всё идёт не по тому сценарию.

– Где мои ребята?

– За дверьми.

– А ну впусти!

– Слышишь, «лохматый», здесь командую только я.

– Ну и пошёл ты на…

Договорить Савелкин не успевает. Тайга обрушивает на его темя «чифирбак» – огромную литровую кружку. Остатки густого чая и заварка разлетаются в стороны. Тайга повторяет процедуру ещё раз, и ещё, и ещё… Дверь каптёрки приоткрывается, из коридора раздаётся голос:

– Всё в порядке, дядя Коля?

– Для меня – да, – отвечает Тайга.

Дверь закрывается.

Тайга наливает из чайника в кружку воды, потом взбалтывает содержимое – и вместе с «нифелями» выплёскивает в лицо старшине. Тот, застонав, пытается подняться. Тайга приподнимает его за шиворот и швыряет на диван.

– Ну что, сука, оклемался маленько? А теперь сиди и слушай, пока я говорить буду. И не вздумай перебивать! Неприятность получится.

– Ну, гад, я ещё… – шипит Савелкин – и тут же снова получает кружкой, но уже по лицу.

– Я предупреждал, – ровным голосом констатирует Тайга. – Теперь запомни: ты уже труп. Ежели бы меня «гадом» кто на «особняке» назвал или, к примеру, ты при своих холуях, я б тебе грызло вырвал. Зная твою сучью натуру, я и беседую с тобой лоб в лоб. Себе новый срок не схотел накручивать за такую падлу, а поучить тебя так и так надо. Борзеешь, козлиная рожа.

Савелкин молчит.

– До тебя мы с «красными» спокойно жили. Они своё крутили, мы – своё. Хочешь срок тихо добить – держи свою борзость на привязи. А ты что творишь, гадёныш? Хочешь мужиков пустить под «красный пресс»? У нас в год столько докладных не писали, как с тобой за неделю! Да хоть бы мозги напрягли! А то телегу накатал твой Чернышёв – «по факту обнаружения у осуждённого Афонина хлебных крошек в целлофановом пакете, где лежал хлеб». Передай ему, что в другой раз в том пакете найдут его яйца всмятку!

Дальше поехали. Другое животное, Меркулов, вчера сделал замечание Косте Мухе за то, что тот «уже четыре дня не брил шею». А что вы за шмон устроили по тумбочкам? Андрюху чуть не «трюманули» за то, что в его «гараже» нашли марки для конверта. Конверты, смотри ты, хранить можно, а марки – нет! А Криворучко, твой завхоз? «Пищёвка» у него по полчаса работает, народ свою хавку пожрать не успевает, она там гниёт! Ну, что скажешь?

Савелкин сосредоточенно стирает с лица остатки заварки.

– Чего молчишь, командир? Расскажи про «наезды на овец».

– Какого ты до меня прибодался?! – срывающимся голосом восклицает старшина. Внутри у него всё горит от стыда и обиды, от перенесённого унижения. Но ему хочется. Несмотря ни на что, «сохранить лицо», и он пытается сдержать истерические нотки. – Я при чём? Есть председатель совета коллектива!

– Слышь, ты, жентельмен красивый, ты кончай мне по ушам гулять! С этим председателем у нас проблем не было, покуда ты не появился! Твоя это возня мышиная. И макли ты тут крутишь, а не он. В общем, так: три минуты тебе привести себя в божеский вид, утирайся – и пошёл вон отсюда. Ещё раз повторятся твои штучки – я с особого пришёл, уйду на тюремный. «Мочить» тебя не буду, я старый жулик, «мокруху» не уважаю. Но инвалидом сделаю. На всю жизнь. Будешь лежать и в потолок поплёвывать, будут тебя кормить манной кашей и «утку» выносить. Но не каждый день. Каждый день выносят из-под тех, кто платит. А тебе чем башлять? Ты ж голожопый, как павиан.

Савелкин поднимается, отряхивается и уходит, втянув голову в плечи.

– Ну как, дядя Коля, сыграли в шахматишки? – весело спрашивает Алихан, заходя в каптёрку. – Что-то он притруханный вышел.

– Ферзь рубит – пешки летят, – философски замечает Тайга. – С шахматами закончили, пошли до катрана.

«Катран» – место в бараке, где «братва» перекидывается в картишки. «Катает», говоря по-местному. Или – «колошматит».