Поднявшийся с земли   ::   Сарамаго Жозе

Отовсюду идет техника, пошли в наступление броневики — не забывайте, теперь в ходу военные термины, — на самом-то деле наступают тракторы, двигаются они медленно, сейчас они вольются в колонну, которая все растет, дальше она становится еще более мощной, люди перекликаются из конца в конец, повозок уже не хватает, кое-кто идет пешком, это самые молодые, для них сегодня праздник, и вот пришли в имение Мантас, здесь человек сто пятьдесят режут пробку, они присоединяются ко всем остальным, в каждом имении, ими занятом, останется группа ответственных, в колонне уже больше пятисот мужчин и женщин, вот их уже шестьсот, а скоро будет тысяча, это праздничное шествие, паломничество, призванное изменить путь мученический, крестный путь.

Из Мантас они идут в Вале-де-Кансейра, в Релвас, в Монте-да-Арейа, в Фонте-Пока, в Сералью, в Педра-Гранде, и во всех усадьбах и имениях они отбирают ключи и составляют описи: мы не воры, мы работники, впрочем, обратное и утверждать некому — во всех занятых ими имениях, усадьбах, покоях, хлевах, конюшнях, амбарах, во всех углах, уголках и потаенных закоулках, свинарниках и курятниках, возле токов, цистерн и амбаров нет никого, никто не говорит, не молчит, не плачет и не поет, нет здесь никаких Норберто и Жилберто, кто знает, куда они подевались. Полиция не уходит с постов, ангелы протирают небо, один из дней революции, а сколько их всего!

Пролетает коршун и видит тысячную колонну, много в ней и тех, кого разглядеть нельзя — удивительна слепота человеческая, не понимают люди, сколько в точности народу принимало участие в сделанном, — тысяча живых и сто тысяч мертвых, или два миллиона вздохов, донесшихся из-под земли, тут любое число подойдет, и все будет мало, если начать считать от древних времен, смотрят мертвые из-за оград, высматривают тех, кого знают среди обладающих плотью и кровью, а если не находят, то присоединяются к тем, кто идет пешком, брат мой, мать моя, жена моя, муж мой, и потому нечего удивляться, если заметим мы здесь Сару да Консейсан с бутылкой вина и тряпкой в руке, Домингоса Мау-Темпо с петлей на шее, а вот идет Жоакин Каранса, умерший у родного порога, а вот Томас Эспада наконец-то рука об руку со своей женой Флор Мартиньей — как долго тебя не было! — и ничего-то эти живые не замечают, думают, что они на земле одни, что мертвые лежат в своих могилах, но те, кто умер, часто приходят, то одни, то другие, но бывают, конечно изредка, дни, когда выходят все, а кто бы мог удержать их сегодня в могилах, когда по латифундии грохочут трактора и слышны слова: Мантас и Педра-Гранде, Вале-да-Кансейра, Монте-да-Арейа, Фонте-Пока, Сералья, нет, не удалось бы их удержать, они ждут на холмах и в долинах, а на этом повороте стоит улыбающийся Жоан Мау-Темпо, ждет кого-то, ну, уж он двигаться не может, ему ноги парализовало перед смертью, верно, потому и стоит, но мы глубоко ошибаемся, когда думаем, что и после смерти все наши болезни, в том числе и последние, нас не оставляют, нет, у Жоана Мау-Темпо опять молодые ноги, он прыгает, как когда-то на танцах, а потом садится рядом с глухой старухой: Жена моя Фаустина, однажды зимней ночью ели мы с тобой хлеб и колбасу, а у тебя была мокрая юбка, как жаль, что все это прошло.

Жоан Мау-Темпо невидимым дымком касается плеча Фаустины, она ничего не слышит и ничего не чувствует, но вдруг запевает старинную песенку, вспоминает те времена, когда танцевала со своим мужем Жоаном — три года, как он умер, царствие ему небесное, вечный ему покой, в этом она заблуждается, да откуда ж ей знать? А если посмотрим мы издалека, с высоты полета коршуна, мы сможем увидеть и Аугусто Пинтео, утонувшего вместе со своими мулами в бурную ночь, а рядом, почти вплотную к нему, — жена его Сиприана, а вот и жандарм Жозе Калмедо, он прибыл издалека и одет в гражданское, и многие другие, чьих имен мы не знаем, но жизнь их нам известна. Все идут, живые и мертвые. А впереди носится вприпрыжку пес Константе — разве можно обойтись без него в этот исполненный надежд и решимости день.

КОММЕНТАРИИ