Порнография   ::   Гомбрович Витольд

Молчал и я, эта езда нас рвала и метала, и все было таким дремучим… но в краешек окна я видел синеватые спящие поля, на которые мы выезжали, раскачиваясь в грохоте… это было все то же давно знакомое плоское пространство, очерченное горизонтом, нашинкованная земля, несколько убегающих вдаль деревьев, домик, какие-то постройки… то же самое, что и всегда, заранее известное… Но не то же самое! И не то же самое именно потому, что то же самое! И неизвестное, и неведомое, и непонятное, даже неохватное! Ребенок закапризничал, баба чихнула…

Эта кислая вонь… Давняя, извечная тоска езды поездом, то поднимающаяся, то ниспадающая линия проводов или кювета, внезапный бросок в окно дерева, столба, будки, резкое отбрасывание всего этого назад, ускользание… в то время как там, далеко на горизонте, труба и холм… появлялись и маячили долго, упорно, как тоска изначальная, тоска неизбывная… пока не проваливались в ничто по широкой дуге. Фридерик стоял передо мной, отделенный двумя головами, голова его была рядом, я мог ее видеть, он молчал и ехал – и присутствие чужих, наглых навалившихся тел лишь подчеркивало наш с ним тет-а-тет… молчаливо… и настолько очевидно, что, клянусь Богом, я уже не хотел никуда с ним ехать и жалел, что согласился на эту совместную поездку! Ведь, втиснутый в телесность, он являлся одним из тел среди тел, и ничем больше… но одновременно он являлся… и являлся как-то своеобразно и неотвратимо… От этого нельзя было отмахнуться. Это не удавалось отбросить, подавить, утаить, его явление в этой тесноте оставалось явлением… И его езду, его полет в пространстве нельзя было и сравнить с их ездой – это была езда знаменательная, можно сказать, устрашающая…

Время от времени он улыбался мне и что-нибудь говорил – но, пожалуй, только для того, чтобы для меня было вообще сносным его присутствие и чтобы это присутствие не было таким гнетущим. Я понял, что отрывать его от города и пускать в это пространство за пределы Варшавы было рискованным предприятием… потому что среди этих просторов его внутренняя специфическая индивидуальность невероятно разрастется… он сам это понимал, и я никогда не видел его таким тихим и потерянным. В какой-то момент сумерки – эта субстанция, размывающая форму, – окутали и его, и он смутно маячил в разогнавшемся трясущемся вагоне, въезжающем в ночь, подталкиваемом к небытию. Но это не облегчало тягостности его присутствия, которое стало лишь менее доступным зрению: он притаился, отделенный от всех флером невидимости. Здесь загорелся свет, выявив его снова, обнажив его подбородок, уголки сжатых губ и уши… он даже не дрогнул, так и стоял, уставившись в качающийся ремень, и являлся! Поезд остановился, где-то сзади меня зашаркали ноги, толпа качнулась, наверное, что-то случилось – а он является и является! Мы снова поехали, снаружи ночь, локомотив брызнул искрами, и уже ночной была эта езда вагонов – ну зачем я взял его с собой? Зачем было обременять себя его присутствием, что лишь отягощало, а не облегчало поездку? Много долгих часов тянулась эта езда, перемежаемая остановками, пока в конце концов не превратилась в езду ради езды, сонную, упрямую, и так мы ехали, пока не добрались до Чмелева и не оказались, с чемоданами, на тропинке вдоль путей. Уползающий в затихающем грохоте шнур поезда. Тишина, таинственное дуновение ветерка, звезды. Сверчок.

Я, вырванный из многочасового движения и давки, вдруг оказавшийся на этой тропинке, рядом Фридерик с плащом через руку, совсем притихший, стоял и только – где мы? Что это? Ведь я знал эту местность, знаком мне был и этот ветерок – но где же мы? Там, наискосок, знакомое здание чмелевской станции, он за мной, вот и бричка, лошади, кучер – знакомая бричка и знакомый жест кучера, приподнявшего фуражку, так почему же я с таким упорством приглядываюсь ко всему? Я сел, за мной Фридерик, мы едем, песчаная дорога под свечением темного неба, сбоку наплывает темень дерева или куста, въезжаем в село Бжустово, белеют известью доски, лай собак… таинственно… передо мной спина извозчика… таинственно… а рядом этот человек, который молчаливо, учтиво сопровождает меня. Невидимая земля качала и встряхивала нашу повозку, а провалы темноты, сгустки мрака между деревьями притупляли наше зрение. Я заговорил с кучером, чтобы услышать собственный голос:

– Ну, как? Спокойно у вас?

И я услышал, как он сказал:

– Пока что спокойно. По лесам банды шастают… Но в последнее время ничего особенного…

Лица не видно, а голос тот же – значит, не тот же.