Последний костер   ::   Федосеев Григорий

Видим палатку на крошечной террасе, почти на самой макушке гольца. А вот и люди. Они неистово машут нам руками, наверное, кричат, хотя еще не уверены, что машина идет к ним.

Вертолет сбавляет скорость, повисает над гольцом парящей птицей, осторожно снижается, несколько раз ощупывает колесами россыпь и, наконец, приземляется.

Ко мне по откосу бежит помощница астронома Аля. В ee движениях, во взгляде -- порыв истосковавшейся по людям души. Я подхватываю ее, прижимаю к груди.

-- Как это вас угораздило сюда? -- спрашивает девушка, радостно оглядывая нас, и подает поочередно всем свою крошечную руку.

-- За вами. Живо собирайтесь.

На ее обветренный лоб набегают морщинки, взгляд гаснет. Она отрицательно качает головой.

-- Рады бы в рай, да грехи не пускают... Нам бы еще одну ночку вымолить у Мусонина (*Мусонин -- дух гор).

-- У тебя было достаточно времени околдовать его своими женскими чарами.

-- Не получается. Перезабыла, как это делается. К нам спускается Иван Иванович Тишкин -- астроном. Сухощавый и давно не стриженный человек.

-- Не вздумайте улететь. Деликатесов у нас нет, но чаем угостим, отменным, с душистым рододендроном. Такой чай бывает только у нас, на этой бешеной высоте. Айда в палатку. -- И он, подойдя к нам, обнимает всех.

-- Спасибо, но у нас нет времени для чаепития. -- Командир вертолета смотрит на низкое солнце. -- В следующий раз не откажемся.

Я достаю из вертолета спальный мешок, рюкзак, маузер. Мы прощаемся с экипажем. Вертолет через минуту скрывается за скалистой грядой.

-- Значит, нашего полку прибыло, -- говорит Тишкин, закидывая за спину мой спальный мешок и направляясь к палатке. -- Мы с Алей оказались невезучими. Каждую ночь туман, ничего не видно, а позавчера такая дура мела, завалило снегом палатку. Спасибо, утром пришли снизу каюр и рабочий с дровами, отрыли нас и отогрели. Мы уж на всякий случай вон на той скале, -он указал рукой направо, -- сделали надпись: "Здесь в сентябре 1953 года замерзли астрономы Вагина и Тишкин". Я думаю, пусть остается. На всякий случай.

-- Утром сотрете. Видишь, небо-то какое чистое! -- заметил я.

-- Видели мы и такое небо, да что толку. К ночи может все измениться. Откуда только и берется. На этой высоте свои законы, -- сказал Тишкин.

В палатке астрономов уютно, тепло, на всем лежит печать заботливой женской руки. Каждому предмету свое место. Пол устлан свежим ягелем.

На низком столе, сложенном из каменных плит, стоит среди бумаг букет темно-фиолетовых лютиков, самых поздних цветов альпийских лугов Станового.

Достаточно было войти в это жилище, чтоб почувствовать себя далеко-далеко от суровых гор, от скал под тобою, от тревог. Здесь было все, или делалось все, чтобы смягчить жестокое одиночество полевика, облегчить работу. Нежный аромат рододендрона, распаренного в чае, дополнял уют отшельников.

-- Я, кажется, начинаю понимать, почему вы так затянули астроопределения, -- неохота расставаться с таким бытом.

-- Все отдам, не пожалею, буйну голову отдам, -- вторит мне Иван Иванович, разливая по кружкам чай.

Я достаю из рюкзака сладости для Али, и мы присаживаемся к "столу" по-восточному, прямо на пол. Лицо у Ивана Ивановича вдруг нахмурилось.

-- Нам нужна ночь, только одна ночь, и из-за этого мы сидим на гольце семнадцать суток. Зарубки уже негде делать на стойке потерянным дням, -говорил он надтреснутым голосом.

-- Сегодня небо чистое, тихо, может, повезет.

-- Иначе, ей-богу, сойдешь с ума от этого роскошного быта и чудесного горного пейзажа, век бы не видел его. Гуси, журавли пролетели, -- как увидишь стаю, еще пуще тоска разбирает. Улететь бы с ними... Я больше не еду в поле. Хватит, только бы закончить работу.