Последняя глава (Книга 2)   ::   Голсуорси Джон

Я хочу относиться к нему как к равному, не пряча своих грехов и не боясь видеть его грехи".

- Ты помнишь свою свадьбу, Флер? - спросила она.

- Конечно, дорогая. Убийственная церемония!

- Я сегодня встретила вашего шафера.

Темные зрачки Флер сузились.

- Уилфрида? Разве ты его знаешь?

- Мне тогда было шестнадцать, и он поразил мое юное воображение.

- Для этого и приглашают шаферов. Ну, и как ему живется теперь?

- Он очень загорелый и опять взволновал мою юную душу.

Флер засмеялась.

- Ну, это он всегда умел.

Глядя на нее, Динни решила проявить настойчивость.

- Да. Дядя Лоренс рассказывал, что когда-то он пытался вовсю проявить этот свой талант.

Лицо Флер выразило удивление.

- Вот не думала, что тесть это заметил!

- Дядя Лоренс у нас колдун.

- Ну, Уилфрид вел себя, в общем, примерно, - задумчиво улыбаясь, пробормотала Флер. - Отправился на Восток, как миленький...

- Неужели он поэтому и жил там до сих пор?

- Что ты! Корь - болезнь недолгая. Ему просто там нравится. Может, он завел себе гарем.

- Нет, - сказала Динни. - По-моему, он человек брезгливый.

- Ты права, дорогая, и прости меня за дешевый цинизм. Уилфрид - один из самых странных людей на свете, но, в общем, он славный. Майкл его любил. Но любить его, - сказала она вдруг, взглянув Динни прямо в глаза, - просто мучение: уж больно в нем все вразброд. В свое время я к нему близко приглядывалась, - так уж пришлось, понимаешь? В руки он не дается. Страстная натура и сплошной комок нервов. Человек он мягкосердечный и в то же время обозленный. И ни во что на свете не верит.

- Наверно, верит все-таки в красоту, - спросила Динни, - и в истину, если знает, в чем она?

Флер неожиданно ответила:

- Ну, знаешь, дорогая, в них-то мы все верим, если они нам попадаются. Беда в том, что их нет, разве что... разве что они в тебе самой. Ну, а если в душе одна кутерьма, чего тогда ждать хорошего? Где ты его видела?

- Он разглядывал Фоша.

- А-а... Кажется, он и тогда его боготворил. Бедный Уилфрид, жить ему несладко. Контузия, стихи, да и воспитание нелепое, отец совсем отошел от жизни, мать - наполовину итальянка, сбежала с другим. Беспокойная семья. Лучшее, что у него было, - глаза: грустные, сердце от них щемило. И к тому же очень красивые - опасное сочетание. Значит, он снова растревожил твое воображение? - И она уже открыто взглянула Динни в глаза.

- Нет, но мне было интересно, встревожишься ли ты, если я скажу, что его встретила.

- Я? Милочка, мне уже скоро тридцать. Я мать двоих детей и... - лицо ее потемнело, - у меня теперь иммунитет. Если я кому-нибудь захочу открыться, может, я откроюсь тебе. Но есть вещи, о которых не говорят.

Наверху, в спальне, путаясь в складках ночной рубашки тети Эм, Динни задумчиво глядела в камин, затопленный, несмотря на все ее уговоры. Она понимала, что странное томление, которое охватило ее и толкало неизвестно куда, просто нелепо. Что это с ней? Встретила человека, который десять лет назад поразил ее воображение! И, по всем отзывам, вовсе не такого уж хорошего человека! Что из этого? Динни взяла зеркало и стала разглядывать свое лицо над вышитым воротником тетиного балахона. Оно ей почему-то не понравилось. "Ну до чего же оно надоедает, это унылое рукомесло проклятого Боттичелли", - подумала она.

Нос вверх глядит, лазурь же взгляда

Устремлена коварно вниз...

О рыжекудрая дриада,

Самой себя остерегись!

А он ведь привык к Востоку, к черным очам, томно блестящим из-под чадры, к манящим прелестям, скрытым под покрывалом, к таинственным соблазнам, к зубам, как жемчуг, словом, к красе райских гурий. Динни открыла рот и стала разглядывать свои зубы. Ну, тут ей бояться нечего: лучшие зубы в роду. Да и волосы у нее, в сущности говоря, не рыжие, а скорее, как называла их мисс Браддон, - бронзовые.