Пожить в тени баобабов   ::   Прашкевич Геннадий Мартович

Склон берега. Дымок костерка. Копченая рыба. Пиво.

Пива Серега привез два ящика.

– Мюнхенское, братан. Освежает мозги, промывает почки. И рыбешка тоже не просто рыбешка. Ее норвежские рыбаки коптят, ее и на столе королей можно увидеть.

– Ничего рыбешка, – одобрительно кивнул, попробовав, Валентин. – У нас Кирюха на Танковой коптит не хуже.

Серега счастливо захохотал:

– Ладно, братан. Убедил! В Лодыгино не хуже, чем в Париже!

Здоровый, веселый, Серега собирался жить долго. Сам ведь утверждал, что узнал какой-то секрет, подобрал к нему какой-то ключик. Цифирка за цифиркою подбирал, уже весь мир зажал в железный кулак – и голых таитянских баб, и африканских слонов, и баобабы, понятно.

А итог?

Вывалился из окна гостиницы.

Пьян был?…

Валентин вздрогнул.

Настенные часы протяжно отбили два удара.

Сразу с боем часов вошли в комнату молча, но уверенно, широкоплечие мортусы в мятых куртках. Четверо. Деловито прицелились к бронзовым ручкам. Богатый, однако, гроб у Сереги, друзья не пожалели, вдруг отметил про себя Валентин. Бронзовые ручки, резьба, защелки, фигурные выступы. Такую красоту и под землю?…

Впрочем, почему под землю?

До крематория, а там…

Он не стал додумывать, а что, собственно, там. Не все ли равно, что там, если отчаливаешь не куда-нибудь за бугор, как собирался отчалить Серега, а в вечность?

– Кто родственники? – обернулся на собравшихся бригадир. – Выносим?

Валентин кивнул.

– Берись, – приказал бригадир, и мортусы в куртках вцепились в бронзовые ручки.

– Погоди.

Валентин хмуро оттолкнул бригадира, присел между высоких табуретов и легко на плечах приподнял тяжелый гроб. Плевал он на выпученные глаза присутствующих. Какое ему до всех них дело? Медленно, как на разминке, выпрямился, поправил на плечах тяжелую ношу и сквозь сгустившееся изумленное молчание и разом порхнувшие в стороны недоуменные шепотки шагнул к широко распахнутой двери.

Кожаные куртки и длинные плащи изумленно прижались к ободранным стенам подъезда.

«Кто это?»

«А хер его знает. Может, братан. Похож».

«Ну, бык! Поднять такое!»

«Ты тише. Может, правда, братан».

Кто-то распахнул настежь двустворчатую дверь подъезда. Валентин по обшарпанной лестнице медленно, как в воду, вошел в плачущий рев траурного марша. Сразу было понятно, что играют не те лабухи, что каждодневно таскают жмуров. Профессионалы. У этих даже лица другие, прямо профессора из консерватории. А может, и правда профессора. Играли они от души, на разрыв сердца. Сереге бы понравилось. Серега уважал профессионалов. Сам был профессионал. Правда, жить хотел долго.

Гроб втолкнули в катафалк. Бригадир уважительно провел по лицу ладонью, поморгал удивленно:

– Ну, ты…

И покачал головой:

– В детстве, небось, на убой кормили.

Валентин не ответил.

Кормили как всех. Нашел о чем говорить. Картошка да хлеб, правда, молока вволю. А за то, что выросли крепкими, тетке спасибо. Это она вырастила и Серегу, и Валентина – безотцовщина. Собственно, участок Валентина в Лодыгино и принадлежал раньше тетке. Хороший участок. Не одного, а всех пятерых может прокормить.

Плач трубы…

Дальний, нездешний…

Хорошие лабухи. Им бы самим преподавать в консерватории. Может, и преподают. От такой музыки жмур расплачется.

И орган…

Как орган?

Откуда орган в крематории?

Валентин обернулся.

Понятно, не орган, а магнитофонная запись.

Как в кино.

Концерт в крематории.

Крематорий…

Слово-то какое-то не человеческое, глиняное.

Магнитофонная запись.

Конечно, запись.

Кто бы догадался поставить в крематории орган?

Впрочем, Серегины кореша, судя по его рассказам, и это могли.

«Пульс». Совместное предприятие «Пульс». Хрен знает, чем занимается этот «Пульс».