Приключения Вернера Хольта   ::   Нолль Дитер

Но тут из коридора донесся предостерегающий свист, и в класс вошел Кнак, тридцатилетний ученый асессор Кнак, признанный негодным к военной службе по причине порока сердца.

— Хайль Гитлер, камрады!

— Хайль Гитлер! — хором откликнулся класс, а Хольт чтобы показать Вольцову, от себя добавил: «…камрад Кнак!» В классе раздался одобрительный смешок. Вольцов кусал себе губы. Хольта вторично в этот день записали в журнал за «неподобающую арийцу наглость», как объявил Кнак своим гнусавым командирским голосом. После этого он начал урок, «любимый урок Вольцова», как отметил про себя Хольт.

Гильберту Вольцову было шестнадцать с небольшим. Отец его, полковник Вольцов, командовал полком на Восточном фронте. По словам Гильберта, Вольцовы — старая прусская династия, за последние двести лет поставлявшая стране одних только офицеров; брат полковника Вольцова был генерал-майор. Гильберт тоже собирался стать офицером и сызмалу готовился к военной карьере.

Некоронованный король класса, а пожалуй, и всей школы, Вольцов в железной узде держал все партии и клики и, пока к ним не перевелся из другого города Хольт, ни в ком не встречал ни малейшего прекословия. Их классный руководитель Маас говорил, что Вольцов — самый отъявленный лентяй и нахал во всем заведении. По основным предметам он плавал — стоял под сомнением даже перевод его в следующий класс. Однако по части всего, касающегося военного дела, военной истории, оружейной техники и военного снаряжения, Вольцов проявлял незаурядные способности. Он рано пристрастился к чтению книг из отцовской специализированной библиотеки, и его изумительная память удерживала тысячи фактов и подробностей, которыми он потом свободно орудовал; случись ему забыть дату или имя полководца, он тут же отыскивал их в толстом справочнике, сопровождавшем его повсюду… Теперь он сидел, развалясь на скамье и уставив серые глаза и орлиный нос на Кнака.

На уроках истории у Вольцова с Кнаком шли вечные дебаты. Кнак держался, как он говорил, «национально-расистских взглядов» на исторический процесс. Вольцов же, стоя у парты, доказывал свое.

— История — это война, — говорил он. — С 1469 года до рождества Христова по тысяча девятьсот тридцатый год после рождества Христова насчитывают всего-навсего двести шестьдесят четыре мирных года, остальные три тысячи сто тридцать пять лет — сплошь война.

— Да, но вы упускаете из виду расовый фактор, — торопился внести уточнение Кнак. — Полноценность одних и неполноценность других народов, изначально присущие им инстинкты…

Хольт сидел, не раскрывая рта. Монотонное квакание Кнака нагоняло на него сон.

— Государство, — поучал Кнак, — сознательно утверждает себя на основе мифологических представлений и сил, издревле присущих народам.

Хольт клевал носом, голова у него трещала, горло болело, словно кто его сдавил. Рядом с ним сидел Зепп Гомулка, темно-русый подросток, умница, сын адвоката, державшийся в классе особняком. Только от случая к случаю, когда на него находило, участвовал он в озорных выходках школьников против престарелых учителей. Обычно же был склонен к одиночеству, гонял по окрестным лесам со своей малокалиберной винтовкой и стрелял соек, вместо того чтобы готовить уроки. Пока Кнак путался в дебрях красноречия, Гомулка перочинным ножиком стругал парту и собирал стружки в бумажный кулечек, свернутый из промокашки. Впереди Холъта сидел хрупкий, болезненный Визе; в этом году ему для укрепления здоровья прописано не менее двух часов проводить на пляже и заниматься спортом. Петер воспринимал это как наказание. Хольт черкнул ему записку: «Дашь мне на перемене латинский перевод».

Он хотел еще пригрозить для верности, но, подумав, воздержался. Визе прочитал записку и утвердительно кивнул.