Примус   ::   Чулаки Михаил

Теперь Боря постепенно стал подаваться в писатели, что не удивительно: многие теперь расползаются из науки - кто куда сумеет. Какие-то не то записки, не то новеллы Боря уже, говорят, где-то опубликовал - Герой, разумеется, руки не протянул, чтобы искать Борины сочинения, хочет - пусть почтительно подносит сам. Боря и преподнес. Герой обещал прочесть, уверенный, что Боря написал полную лажу, так что можно будет с удовольствием это ему и высказать, - в физике никто из вежливости не говорит: "Ваша гипотеза многообещающа, ваш флогистон очень убедителен!" - все не колеблясь режут правду, что никакого флогистона нет и быть не может; и теперь Герой готовился этот же образ действий перенести и на отзыв литературный, хотя в литературе-то, по его понятиям, лгут и льстят очень легко, провозглашая нужных бездарностей сиюминутными гениями, - благо в области искусств объективно ничего не докажешь: что померещилось, то и правда. Да и смешно: Боря Кулич - писатель!

Герой извлек папку с тощим, на его счастье, Бориным опусом и стал просматривать, стараясь не уронить на страницы ни капли кофе. И неожиданно вчитался. Нельзя сказать - увлекся, потому что чтение оказалось слишком личным - а потому местами мучительным. Но и оторваться Герой не мог, потому что втянулся в мысленный диалог с немилостиво жестоким автором.

Литературу, разумеется, так не пишут, тут Борины претензии смешны и неуместны: литературу пишут о событиях, в особенности - о событиях любовных, а Боря осмелился написать повесть о мысли. Совершенно очевидно: о собственной мысли, хоть он и замаскировался, назвав своего героя Бояном. Боря-Боян выяснял на сорока страницах свои отношения с теорией относительности.

То, что Боря не признает Эйнштейна и Лобачевского, друзьям известно давно. Но тут с поразительной откровенностью рассказывалось, как он не просто отринул творение Эйнштейна, но и создал собственную теорию, противоположную всем известной и разрекламированной во всемирной прессе...

Именно подобное же по масштабу деяние собирался совершить сам Герой Братеев.

Пророчество школьного физика, увы-увы, сбылось триумфально: Героя взяли старшим лаборантом, и он в три месяца приобрел специфическую популярность как "Герка, который всё может". Он отлаживал импортные приборы, к которым прочие туземцы не умели подступиться, и восстанавливал рухлядь, полагавшуюся к списанию. Ну и вытачивал всякие штуки на станочках еще более элегантных, чем на экспериментальном заводике их "трудера". Так что и Левшой его очень неоригинально прозывали некоторые.

Когда налаживаешь чужие опыты, трудно получить подобающие регалии, но Героя любили, выделили крошечный кусочек из общей темы, чтобы он смог остепениться не хуже других. И Герой даже довольно рано защитил вполне пристойную кандидатскую, в которой уже можно было разглядеть ростки будущей докторской. Правда, сам он все время помнил, что двадцать семь лет для новоиспеченного кандидата физмат наук - возраст не поздний, но достаточно средний. Сахаров в эти годы был уже академиком. Теперь Герою уже тридцать два, и он до сих пор не доктор.

Тема, к которой он был приписан в лаборатории, числилась "закрытой", что приносило некоторые неудобства, особенно после девяносто первого года, когда все кому не лень стали путешествовать по европам, но зато давала экспериментальный материал для собственной тайной теоретической работы. В лаборатории занимались, хотя и не слишком успешно, попыткой расщепить протон что обещало в тысячи раз больше энергии, чем ставшее уже банальным расщепление атома. Вот так - не больше, не меньше. При расщеплении нужного числа протонов должен вырваться поток нейтрино, тех самых, о которых Герой грезил еще в школе.